По прошествии 9 дней после смерти моего друга, истек мораторий на публичное обсуждение вопросов, которые отностся к категории “неудобных”. Они не могут оставаться без ответа не только потому что все, связанное с Борисом, является частью большой Истории, но и из-за важности для текущих политических процессов, в первую очередь – пропагандистской войны вокруг коронерского дознания (инквеста) касательно смерти Александра Литвиненко, которое вскоре начнется в Лондоне.
Когда в конце года будет оглашен вердикт по делу Литвиненко, для Владимира Путина наступит момент истины: будет, как мы ожидаем, юридически установлено и закреплено, что его режим применил радиоактивное вещество для совершения убийства британского гражданина в центре Лондона – со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Этому выводу противостоит альтернативная теория, которую пытается продвинуть Кремль: за убийством стоят британские спецслужбы. Хотя кремлевская версия не имеет никаких шансов в суде, потому что не подкрепляется фактами, она будет вовсю использована в пропагандистской войне чтобы уменьшить ущерб от коронерского вердикта. Возможно, что в Москве даже устроят параллельный процесс – исценировку правосудия, чтобы противопоставить альтернативную фиктивную версию решению английского суда.
В развитии дела Литвиненко смерть Березовского будет важным моментом. Из последней передачи НТВ видно, что в Москве пытаются представить дело так, будто британские спецслужбы ликвидировали БАБа для того, чтобы предотвратить его приезд в Москву с раскаянием и обнародованием “всей правды” о радиоактивном убийстве устами якобы подконтрольной ему Марины Литвиненко.
До окончания полицейского расследования бессмысленно обсуждать вопрос о том был ли Борис убит или покончил с собой. Это мы рано или поздно узнаем из отчета полиции, но в любом случае путинская пропаганда будет кричать об убийстве агентами Ми-6. Если полиция придет к заключению, что имело место самоубийство, то на НТВ скажут, что отчет полиции сфабрикован. Если же полиция скажет, что не может исключить убийства, то Кремль тем более будет кричать о МИ-6, хотя бы для того, чтобы отвести подозрения от себя.
На данным этапе, однако, стоит разобраться в двух неожиданных обстоятельствах гибели Бориса, которые муссируют СМИ: о покаянном письме Путину и о неожиданно объявившейся в Москве молодой подруге погибшего. При этом придется затронуть личную жизнь Бориса, о которой при обычных обстоятельствах я не стал бы говорить. Но это, увы, неизбежно, так как носители этой информации, я в том числе, будут все равно допрошены под присягой в двух открытых судах: инквестах о гибели Бориса и Саши. К тому же обо всем об этом уже пишут газеты.
Я склонен считать, что покаянное письмо Путину действительно было. Дело не в заявлении Дмитрия Пескова о существовании письма и не в рассказе Жириновского о том, что Борис, якобы, хотел “закрыть инквест по Литвиненко”. Дело в том, что я склонен верить Кате Сабировой и в том, что Борис имел на эту тему со мной разговор, вернее, целых два.
Катя Сабирова действительно встречалась с Борисом, и эти отношения были достаточно близкими и доверительными, чтобы он мог с ней делиться планами о таком письме, если собирался его писать. Я был в контакте с Катей в последние дни, и думаю, что в своем интервью New Times она сказала правду.
Что же касается возможности “закрытия инквеста”, то Борис обуждал это со мной до и после новогодних праздников, и один раз говорил об этом с Мариной. И он не мог обещать Путину, Жириновскому или кому-либо еще “закрыть инквест”, потому, что ему было доподлинно известно, что он не в состоянии это сделать.
Ни мне, ни Марине он не сказал, что собирается писать Путину. Его вопросы были о том, насколько велик урон, который нанесет Кремлю инквест по Литвиненко, если он будет доведен до конца, и что будет, если Марина по каким-то, к примеру – по личным, причинам выйдет из процесса.
Ответы, которые он тогда получил: урон будет очень серьезным, а выход Марины не повлияет на исход дела, да и выходить из процесса она не собирается ни при каких обстоятельствах. После того, как Жириновский сообщил, что обсуждал те же вопросы с Борисом, стало ясно, что он действительно об этом думал и мог написать об этом письмо.
О содержании наших разговоров известно полиции. К сожалению, я не могу сообщить подробности, ибо нахожусь под подпиской о неразглашении конкретной информации, пока она не прозвучит в зале суда.
Скажу однако, что ни у меня, ни у Марины нет претензий к Борису. Если он действительно делал какие-то предложения по поводу “закрытия инквеста” Путину, то это был чистый блеф – одна из его хитроумных комбинаций. Даже если бы он вернулся в Россию, и что бы он там ни заявлял, он не мог ни повредить, ни повлиять на исход дела, и он прекрасно это знал. Остальное – его личное дело. Он действительно очень хотел вернуться, и очень страдал от того, что не может.
Окончательное разрешение загадки письма станет возможно только в случае публикации его факсимильного изображения и графологической экспертизы. Путин же его публиковать не собирается. Зная Бориса, легко могу себе представить, что в письме содержится некая информация, которая с точки зрения адресата делает его непубликабельным. Это еще один аргумент в пользу существования письма. Было бы оно фабрикацией – его бы напечатали.
Пользуюсь случаем заявить, что инквест по гибели Литвиненко будет доведен до конца. Какие бы покаянные письма Борис не писал, они – всего лишь симптом состояния человека, которого загнали в угол. Они не отменяют того факта, что Борис Березовский и Саша Литвиненко стали жертвами криминального режима, против которого выступили, прекрасно понимая что рискуют жизнью. Очень не многие из тех, кто берется о них сейчас судить, были на это способны. Пусть тот, кто без греха, первый бросит в них камень.