- Знай, что однажды мы окажемся по одну сторону баррикад, - говорил мне оперативный работник в одной мордовской тюрьме.
- Как, интересно, если вы при погонах? - пытаюсь съехидничать. Но сотрудник уже в искреннем пафосе пребывает и не ведется на ехидство - он верит в то, что говорит.
- Просто. Я не присягал на верность этому государству. Им я уже ничем не обязан. Я сниму погоны и пойду с вами.
- Когда?
- Когда наступит бунт. Русский беспощадный бунт.
Компания "Восток-Сервис" занимает 157-е место в списке "200 крупнейших непубличных компаний" журнала Forbes. "Восток-Сервис" принадлежит Владимиру Головневу, экс-депутату Государственной Думы от "Единой России". В Госдуме Головнев был специалистом по экономической политике и предпринимательству. Годовой оборот компании Головнева — более 18 млрд рублей. По оценке экспертов, продукция "Восток-Сервиса" составляет треть рынка всей спецодежды в России. Головнев является руководителем российского Комитета по укреплению социальной ответственности бизнеса и обладателем звания "Заслуженный предприниматель России".
Скотчем с клеймом "Восток-сервис", клеймом заказчика продукции, обмотан тот самый тяжелый деревянный брус, который знает каждая осужденная в Мордовии - им лагерная администрация избивает тех швей, которые не успевают сдать норму выработки за свой рабочий день, длящийся от 16 до 20 часов. Брусом "Восток-Сервис" из женщин выбивают 250 костюмов в день, которые складывают сказочные доходы господина Головнева.
Ночью 28 декабря 2013 года на промзоне мордовской ИК-2 умерла женщина. На глазах у очевидцев ее тело вынесли со швейной ленты. Женщина была тяжело больна, и по медицинским показаниям более 8 часов не должна была работать. Но администрации лагеря нужны тысячи костюмов для "Восток-Сервиса". Заключенные работают в две смены: с 3 утра до 12 ночи и с 6 утра до 3 ночи. Без выходных. Люди засыпают за швейными машинками и прошивают себе пальцы. И умирают.
Никто из заключенных ИК-2 не может эффективно противостоять порабощению, поскольку администрация лагеря имеет отлаженную систему механизмом подавления протеста. У протестующего отбирают все. На него натравливают весь лагерь.
Может показаться, что в лагере человеку уже нечего терять. Это не так. В лагере существует разработанная система преимуществ, которых может лишиться заключенный, решивший критиковать администрацию. Таких, как возможность носить косынку неустановленного образца - на 5 сантиметров больше обычной. Или возможность попить чай в неустановленное время - например, в 5 часов вечера. Возможность помыть голову не раз в неделю, а два раза. И этими мелочами, составляющими повседневную жизнь, заключенные очень дорожат.
Тезис Маркса о том, что рабочим нечего терять, кроме своих цепей, опять не сработал. Парадоксально, но склонность к риску в условиях буквального существования в цепях только лишь уменьшается. Закованный в цепи зека очень осторожен и опаслив. Человеку всегда будет, что терять - и власть всегда будет пользоваться таким самоощущением его, поощряя и развивая эту мысль и это чувство. И это плохая новость для тех, кто ожидает перемен.
Человек будет рисковать и протестовать только в тот момент, когда он будет хоть сколько-нибудь уверен в возможном успехе альтернативного принятому пути поведения. Когда он будет чувствовать, что, протестуя, он не обрекает себя на одиночество, непонимание и остракизм, но присоединяется к чему-то большему, чем его индивидуальный отчаянный всплеск недовольства - к тому, что может его поддержать и защитить в его протестном жесте. Эту штуку, которая может дать человеку уверенность в том, что его протест возможен, мы называем общественным институтом протеста. Тем, что мы с осужденными мордовской ИК-14 и Юлией Кристевой называли "культурой бунта".
Тотальное отсутствие института протеста отличает все женские колонии. Если в мужских альтернативные паттерны поведения десятилетиями закладывались строгой иерархизированной культурой, транслируемой участниками преступных группировок (что складывается в целыми эпохами выработанные схемы своеобразного лагерного "гражданского общества"), то в женских лагерях разделяемой сообществом заключенных альтернативной системы ценностей просто не существует. И лагерная администрация под лозунгом "разделяй и властвуй" всячески культивирует атомизированность и разобщенность коллектива. Если мужской лагерь - это условная Франция, где люди знают, как протестовать и умеют это делать, то в женский лагерь - это посттоталитарное общество вроде России, где люди предпочитают проглатывать все беззакония чиновников и любые ужесточения режима.
Эта тюремная история об отсутствии общественного института протеста - как и прочие тюремные истории - гораздо больше нам говорит о России, чем именно о зоне. Не то ли же самое делает российская администрация по отношению к своим гражданам, что и лагерная - по отношению к осужденным? От Алехиной я регулярно слышу, что "тюрьмы - это островки тоталитаризма в авторитарном государстве". В этом смысле анализ тюрьмы дает отличные результаты при попытке осмыслить сквозь ее призму перспективы всей страны. Тюрьма имеет тут мощнейшую предсказательную силу, сопоставимую по мощности лишь с предсказательной силой РПЦ. F.e., если пять лет назад только спикеры РПЦ говорили о том, что гомосексуальность необходимо общественно порицать и отвергать как возможную альтернативу, то сегодня разжигание ненависти по отношению к гомосексуалам на государственном уровне - наша с вами реальность. Так и с тюрьмой.
Отработанные в масштабе отдельно взятых закрытых учреждений, которых правозащитники давно называют "зонами произвола", сценарии подавления протестной активности и критического мышления экстраполируются на масштаб страны.
За время тюремного заключения я много пересекалась с так называемым "простым народом", который, как нам часто говорили, готов поцеловать в пупок Владимира Путина и ненавидит Pussy Riot и прочих содомитов. Выяснилось, что любовь к Владимиру Путину выдумана аппаратом Владимира Путина и что ненависть к Pussy Riot выдумана им же. Огромное количество людей раздражены правлением Путина, его неудержимой жаждой власти при отсутствии жажды реально позитивных перемен для россиян. Реальных, прожженных сталинистов в России меньше, чем принято думать. Россияне хотели бы уважения по отношению к человеку, внимания к его потребностям и ценностям. И этот выдуманный федеральным консервативным телевидением "простой народ" на деле трезво и иронично смотрит на правление Путина. И этот народ готов поддерживать и даже уважать тех, кто сумел сочно высмеять этого Путина - настолько сочно, что загремел в лагеря на "двушечку".
Как бы ни накачивали "простой народ" через федеральные СМИ, он не верит, что все в государстве хорошо. Он на своей шкуре чувствует, что все плохо. Проблема заключается лишь в том, что у людей нет доступного им метода опротестовывания того, что все плохо. Проблема - в том, что в жизненном мире человека нет реальных путей протеста. Нет на приборной доске кнопки, которая открывает для человека возможность явить чиновникам свое недовольство их работой. А поскольку нет этой доступной кнопки, то протест вытесняется у российского человека в область метафизического. Потому на людей, которые смеют выступать против текущей административной системы, смотрят как на камикадзе. К ним относятся, как к юродивым, как к безумцам, как к радикалам и отшельникам. Поэтому политика в России - это всегда немного искусство, и всегда - философия. Это положение дел романтично, но непрактично. В первую очередь для государства непрактично. Люди живут в ожидании политического Апокалипсиса.
И так всегда. Одна моя сокамерница, бывшая следовательница, во время суда над Pussy Riot имела откровение о том, что наступит то, о чем писал Иоанн Богослов, чтобы очистить Россиию от путинской скверны. Я кроме шуток - это очень типичное русское представление о том, как должен происходить политический протест. Мы ждем мессию, мы ждем пророка.
Постойте, ребята, все же проще гораздо. Оставим метафизику для создания хорошего российского кино. Государство - это просто чиновники, офисные клерки, которым мы платим. Это не наши хозяева. Никакой трансценденции. Никакой.
Начальник лагеря - это не “хозяин”, как его называют сейчас. Это чиновник, который обязан действовать согласно закону, на действия которого можно в любой момент пожаловаться. И если эта жалоба будет обоснована, чиновник лишится своего места. И это правильно.
То, что мы сейчас делаем с нашей организацией “Зона права”, это создание института протеста в лагерях. Прежде всего, в женских лагерях, поскольку в женских он отутствует как вид. Мы даем опору тем, кто готов бороться за свои права. Мы даем информацию, юристов и тот запас безопасности, которую дает публичный контроль. Мы начинаем с лагерей - но мы уверены, что если мы поможем осужденным обрести легальный способ протеста против своего порабощения, то мы сможем сделать гораздо больше и для тех многих граждан России, которые хотят выразить свое недовольство в книге жалоб и предложений путинской политической системы, но пока не могут получить доступа к этой книге.
Надя Толокно