В освобожденном Граково Харьковской области невозможно найти ни одного уцелевшего дома. Каждый двор встречает заколоченными окнами. До 24 февраля здесь проживали около тысячи человек. Во времена оккупации — не более 50. Сейчас — сотня. Среди зеленой травы до сих пор лежат мины-бабочки. Местные жители показывают нам дома, где жили оккупанты, церковь, где сидел снайпер, и открывают еще совсем свежие раны и синяки.
«Нас с сыном посадили в разные камеры. Мне сказали, что его расстреляли. А ему — что убили меня»
«О, мариупольца привезли! Теперь будем яйца резать!»
Во двор Николая и Татьяны Верблянских россияне ворвались 28 июня. С бранью и угрозами прострелить женщине колено вбежали в дом. В комнате на тумбочке лежали телефоны всей семьи.
«Мы их только там держали, потому что они строжайше запрещали ими пользоваться, даже родителям нельзя было позвонить. Их быстро осмотрели и унесли. Потом начали перелопачивать всю хату, кричали: “Где твой сын служил?”, искали его документы. А он действительно раньше был военным в Мариуполе, но полгода назад разорвал контракт и вернулся домой в Граково», — говорит Татьяна.
Николай и Татьяна Верблянские из села Граково в Харьковской области
Изображение:
Александр Хоменко / hromadske
россияне подозревали Верблянских в сотрудничестве с украинской армией. Николай, по их версии, разведывал российские позиции, а его 22-летний сын передавал их военным.
Обоих мужчины схватили, натянули мешки на головы, связали руки, посадили в свою «Ниву» и увезли. Еще четверо военных остались около дома «охранять» Татьяну.
«Нас привезли на территорию бывшего колхоза недалеко от поселка Чкаловское. Как только мы вошли, военные начали кричать: “О, мариупольца привезли! Сейчас будем яйца резать!”» — вспоминает Николай.
«Ты что, уже на опознание ходила?»
Татьяна не находила себе места. Ходила к россиянам, спрашивала, куда забрали ее родных. Нашла даже «главного» оккупанта в деревне.
«Ничего не знаем, это не наши», — слышала в ответ.
Односельчане тоже выдвигали свои версии того, что могло случиться.
«Иду по селу, а мне говорят: “Ты что, уже на опознание ходила?” Мол, в посадке нашли два трупа — повешенные, с мешками на головах. И вроде бы это мои муж и сын. Я им не верила. Эти же люди публиковали в интернете информацию о гибели моих родных. Мне на страницу в социальных сетях писали соболезнования, “Царствие небесное”. А у меня даже не было телефона ответить, что это неправда».
В это время россияне переместили Верблянских в тюрьму в Балаклее.
«Нас везли туда в кузове машины. Стекла сзади не было, потому они просто выставляли оружие и пускали автоматные очереди. Горячие гильзы пролеталимежду нами».
Здание в селе Граково, в подвале которого российские военные держали и пытали заключенных
Александр Хоменко / hromadske
В тюрьме с мужчин сняли мешки и развязали руки. Отца бросили в третью камеру, сына — в четвертую.
Через полтора часа старшего Верблянского завели в маленькую комнатку, где уже было семь военных, и сказали «рассказывать». Как только он сел, коренастый мужчина ударил его в лицо и сломал нос.
«Потом они все начали меня избивать большими полицейскими резиновыми дубинками. Применяли электрошокеры. Били также по суставам, пальцам, щелкали пистолетом над ухом.
“Рассказывай! — Что рассказывать? — Ты ездил высматривать позиции, передавал информацию украинцам!”
Я говорил, что это ложь. Уверял, что я тракторист-комбайнер. А как иначе? Меня бы сразу расстреляли. Так было один, два, в три раза. Потом взяли под руки, заволокли в камеру и бросили».
Вафелька для сына
Допросы с избиениями повторялись почти каждый день. Однажды после очередной пытки Верблянский вернулся обессиленный в свою камеру. Его соседу жена как раз передала еду, и мужчина поделился с Николаем одной вафлей.
«Я взял эту вафельку и попросил надзирателя передать ее сыну. Я знал, что он был в соседней камере, хотя мы и не виделись ни разу. Он взял, но потом вернулся с ней.
Николай Верблянский рассказывает о пытках, подвергшихся
Изображение:
Олександр Хоменко / hromadske
“Что такое, почему ты мне ее возвращаешь? — Твоего сына вчера расстреляли”.
И так я 9 суток жил с осознанием того, что мой сын мертв», — вспоминает мужчина и снова набивает свою трубку табаком.
Где-то 11-12 июля Николая вывели из камеры. Он готовился, что военные снова начнут его допрашивать.
«Но нет — просто поговорили. Сказали, если еще раз попадусь им на глаза — расстреляют. Выхожу из тюрьмы, а на улице стоит сын».
Николай не мог сдержать радости, как и его сын. Его тоже допрашивали, избивали и пытали током, а тем временем убеждали, что отца уже расстреляли.
«Представьте, как они давили нам обоим на психику. Хотели, чтобы мы из-за этого раскололись».
Две противопехотные мины ПФМ-1 «Лепесток» на одной из тропинок в Граково. Местный житель говорит, что таких сюрпризов на территории села осталось еще немало, разминирования здесь еще не было
Александр Хоменко / hromadske
36 километров от тюрьмы до дома
36 километров — от Балаклеи до Граково — мужчины шли пешком. По дороге россияне их остановили еще раз, на том же месте — недалеко от Чкаловского.
«У нас не было с собой ни документов, ничего. Нам снова натянули мешки на головы, связали руки и привезли на то же место, где держали в начале почти трое суток. Сказали, что с утра будут с нами разбираться.
Переночевали. Со мной поговорил их старший. Сына не трогали, он сидел в машине. Сказали идти домой и не сворачивать никуда, потому что повсюду мины».
Николай шел в Граково фактически босиком — старые резиновые тапочки, в которых его забрали с огорода, от долгой дороги протерлись до дыр. После обеда отец с сыном открыли калитку дома.
«Я даже не знала, что их отпустили. Мы пришли с дочерью с огорода, сидели во дворе. Вдруг кто-то заходит. Думала, что это снова российские солдаты. Но нет. Сначала вошел муж, за ним сын. Такие худые, истощенные. Сын — в синяках, спина — в коричневых пятнышках от электрошокера. Я плакала, чуть не потеряла сознание. Сын рассказывал, как просил военного в тюрьме: если его убьют, чтобы тело отправили нам, родителям, и по-нормальному похоронили. Тот ответил ему: “Сгниешь здесь”», — говорит Татьяна.
Убежище, что стало тюрьмой
После этого верблянские старались никуда за пределы двора не выходить. Дом/огород/погреб — и ни шагу дальше. Не понаслышке знали, что из тюрьмы возвращаются не все.
«До оккупации нас здесь проживало около тысячи. Затем осталось 48 человек. Многие уехали. Но людей забирали с улиц, они исчезали. Нам разрешали ходить только с белыми повязками на руках. Несколько человек были убиты, об этом я узнал уже после освобождения села. Мы до сих пор не знаем судьбу четырех наших мужчин, которых забрали россияне», — рассказывает местный житель Анатолий Васильевич. Он в селе сейчас за старосту: раздает гуманитарную помощь, ведет список возвращающихся в село, заряжает людям телефоны от своего генератора.
россияне, говорит, не поднимали в селе свои флаги, однако сразу установили порядки. Забрать могли за все что угодно: разговор по телефону на улице, помощь местным продуктами или лекарствами, нарушение комендантского часа, отказ что-либо отдавать.
Две женщины разговаривают у полуразрушенного дома в селе Граково. Одна из них вынуждена была переехать в подвал этого дома
Александр Хоменко / hromadske
«Раз в месяц-полтора у них была ротация. И они искали машины у местных, чтобы затарить их барахлом и поехать домой. Нашего соседа, фермера, застрелили за то, что он отказался отдать свой микроавтобус. Его сначала забрали, избили, а потом пришли в дом, выстрелили в сторону, пуля прошла через плечо. В руку ему положили нож — будто это он сам себя. А в Чкаловском мы сидели с волонтером, которого взяли на блокпосту за то, что он вез медикаменты людям. Его держали четыре дня», — говорит Николай Верблянский.
С первых дней оккупации в укрытии поселкового совета Гракова россияне устроили тюрьму, где содержали и допрашивали людей. Сейчас это разрушенное здание, вокруг которого на земле и среди развалин — георгиевские ленты, коробки от сухпайков и пятилитровые бутылки с желтой жидкостью. Очевидно, с мочой. Оккупанты только так позволяли опорожняться людям.
«Как только они вошли, сразу поймали 12 человек — и всех бросили в подвал поселкового совета. Одного парня держали там неделю, прострелили палец. Еще один человек просто пропал. К нему пришли, забрали и больше его не видели. Говорили, что убили и закопали в навозе. Его сын все перерыл, но так и не нашел тело отца», — рассказывает Анатолий Васильевич.
Виктор Мораев возле своего дома в селе Граково в Харьковской области
Изображение:
Александр Хоменко / hromadske
«Погреб у россиян никогда не пустовал: одни зашли — другие вышли»
62-летнего Виктора Мораева россияне забрали 5 апреля.
«Приехали и говорят: “Ты тут, батя, что-то высматриваешь, вынюхиваешь, нацикам все передаешь”. А я ездил на мотоцикле в Старую Гнилицу, в Чугуев — там же россиян не было. Они даже блокпост не установили, просто разложили на дороге мины в два ряда. Люди заказывали продукты, и я туда ездил их покупать».
Мужчину бросили в погреб, как и его односельчан. На допрос повели в яму, выкопанную для будущего бассейна. Виктора избили примером от автомата и начали допрашивать — требовали признаться, что он на самом деле шпион.
Во время допроса мне вставляли в горло ствол автомата. Это такое наказание у них было. Думал, что выстрелят. Но вытащили. Я не мог ни есть, ни пить — все было разодрано», — говорит Виктор.
После этого допрашивали еще несколько раз, но больше не избивали. Но мужчина постоянно чувствовал, что жизнь может закончиться в любой момент. На его глазах оккупанты расстреляли парня, ехавшего на велосипеде из Алчевска в Харьков.
«Похоже, я должен был быть следующим. Наверное, спас возраст и то, что они ездили к моим соседям — расспрашивали, кто я».
Частично разрушенная церковь в Граково
Изображение:
Александр Хоменко / hromadske
Накануне освобождения Виктору крикнули в погреб: «Ну как ты там, дедушка? Жив?»
«Я начал притворяться, говорил, что еле дышу, что руку отняло. Словом, на жалость давил. “Ну ладно, недолго тебе осталось”. Почему-то я был уверен, что они говорят именно об уходе».
Так и случилось: на следующий день, как только рассвело, Виктору сказали выходить. «Меня отпустили и привезли домой. Сказали никуда не ходить... Но погреб у россиян никогда не пустовал: одни вышли — другие зашли».
+ «От избиений у меня под сердцем сразу треснули два ребра»
+ «Мы пили мочу, потому что теряли сознание». Школа-пыточная в Беляевке Херсонской области
Разбитые дороги, неразорвавшиеся снаряды на обочине, останки мертвых кошек и собак, оборванные линии электропередач — картинки, словно из фильма ужасов, открываются нам за окном машины. Мы едем по недавно освобожденной Херсонской области. За Высокопольем работают саперы. Они оставляют после себя метки и таблички «Осторожно, мины». Чем дальше вглубь области, тем меньше таких отметок — саперы туда еще не успели дойти.
С начала октября ВСУ освободили от российской оккупации десятки населенных пунктов Херсонской области. Большинство из них находились под оккупацией более полугода. В то время как наступление Вооруженных сил Украины на юге продвигается дальше, местные в освобожденных селах начинают медленно приходить в себя от жизни с россиянами.