В Москве уже 23 февраля? Ну так с праздничком, ага.
Из книги «Мемуары сержанта запаса»
РАСКОЛ
Когда произошел мой личный раскол с государством и его мифологией? Критическая масса накапливалась помаленьку – с отрочества, с родительских застольных разговоров, с книг и магнитофонных пленок… Но момент окончательного разрыва я помню очень хорошо — даже не день, а именно секунду.
…Сотни московских призывников осени 1980 года, мы, как груда хлама, трое суток валялись вдоль стен на городском сборном пункте на Угрешской улице, будь она проклята. Трое суток мы ели дрянь и дышали запахами друг друга. Трое суток спали, сидя верхом на лавочке, роняя одурелые головы на спины тех, кто сидел в такой же позе впереди.
— Сажаем товарища на кость любви! — руководил процессом пьяный пехотный капитан и радостно ржал. К моменту отправки в войска все мы были в полускотском состоянии — полагаю, так и было задумано.
И вот в самолете, гревшем двигатели, чтобы доставить все это призывное мясо в Читу, врубили патриотический репертуар.
«Эх, не перевелась еще сила богатырская!» — бодро гремел из динамика Стас Намин (группа «Цветы»). И еще долго, невыносимо громко и настойчиво этот внук Микояна призывал меня «отстоять дело правое, силой силушку превозмочь». Меня — голодного, бесправного, выброшенного пинком из человеческой жизни в неизвестный и бессмысленный ужас…
Кажется, именно там, в самолетном кресле, под бодрую патриотическую присядку, тупо глядя в иллюминатор на темные задворки аэропорта «Домодедово», я и отделился от государства окончательно.
НОЧНОЕ
Вы не пробовали чистить старую картошку черенком алюминиевой ложки? Я пробовал, и у меня получилось. Жить захочешь, все получится.
…Зимой 1981-го тихий курсант нашей образцовой мотострелковой «учебки», сойдя с ума от бессонницы и унижений, схватил большой кухонный нож и начал гоняться за своим сержантом (дело было в ночном наряде по столовой).
Следующей ночью наш взвод, сидя вокруг ржавой ванны, чистил картошку черенками ложек: ножи были изъяты с кухни приказом командира полка.
К рассвету требовалось заполнить ванну почищенным клубнем, и мы скребли старую картошку ложками - без минуты сна и единого слова протеста.
КАК Я БЫЛ СЕРЖАНТОМ
Я говорил им:
– Строиться, отделение!
И они строились, но как-то вяловато.
Я ставил им задачу. Я делал это правильным русским языком и говорил положенное по Уставу «разойдись». И они расходились, чем-то озадаченные… Им чего-то не хватало. Они шли делать то, что я велел, но сомневались, так ли это обязательно. У них возникало справедливое ощущение, что их о чем-то попросили. В глубине души они подозревали, что имеют право этого не делать.
В глубине души так считал и я.
Я был плохим сержантом.
Но однажды я вспомнил книгу Константина Сергеевича Станиславского «Работа актера над образом» и главу про «зерно роли» в ней - и, собравшись с силами, ненадолго вырастил в себе страшного чечена, старшего сержанта Ваху Курбанова.
Меня утяжелило на двадцать килограммов, раздуло тяжелым презрением к людям, и я проорал безо всякого «разойдись»:
– …………………………………….., бля!
И салаги, как ошпаренные, бросились выполнять приказ.
КАК Я БЫЛ ХЛЕБОРЕЗОМ
На немыслимую блатную должность эту я попал в конце апреля 1981-го года.
Этому событию предшествовало исчезновение прежнего хлебореза — всесильного Соловья (до сих пор не знаю, фамилия это была или кликуха). То ли он проворовался так, что продуктов перестало хватать уже и прапорщикам, то ли прибил кого сильнее нормы — только его отправили, наконец, в дисбат, наводить ужас на внутренние войска.
А вместо Соловья как раз вернулся из медсанбата я, отъевшийся, как хомяк, и сопровождаемый хлестаковской легендой о родстве с военным прокурором Читинской области.
В день прибытия в часть я получил от нового моего командира, подполковника Гусева, книжку "Устав тыловой службы", с приказом выучить нормы выдачи продуктов.
После «Графа Монте-Кристо» я не держал в руках текста столь увлекательного. Тихо икая от волнения, я узнавал, что и в каких количествах нам полагалось все это время.
Гусев приказал мне выучить нормы выдачи, и я их выучил, но дальше случилось недоразумение. Я почему-то понял подполковника так, что в соответствии с нормами надо и выдавать продукты, но в этом заблуждении оказался совершенно одинок...
В первом часу первой же ночи в окошке выдачи появилась физиономия. Физиономия сказала: «Дай сахарку». — «Не дам», — сказал я. «Дай, — сказала физиономия. — Водилы велели». «Скажи им: нету сахара», — ответил я. «Дай», — сказала физиономия. «Нет», — сказал я. «Они меня убьют», — сообщила физиономия. «Откуда я возьму сахар?» — возмутился я. Физиономия оживилась, явно готовая помочь в поиске. «А вон там…» — «Это на завтрак», — сказал я. «Дай», — сказала физиономия. «Уйди отсюда», — попросил я. «Они меня убьют», — напомнила физиономия. «О господи!» Я выгреб из верхней пачки несколько кусков, положил на ломоть хлеба и протянул в окошко. «Мало», — вздохнула физиономия. Я молчал. Физиономия вздохнула. «И маслица бы три паечки», — сказала она и тут же пояснила: «Водилы велели!» — «Масла не дам!» — крикнул я. «Они меня убьют», — напомнила физиономия. «Я тебя сам убью», — прохрипел я и запустил в физиономию кружкой.
Физиономия исчезла. Кружка вылетела в окошко выдачи и загрохотала по цементному полу. Я отдышался и вышел наружу. Физиономия сидела на лавке, глядя мне в глаза с собачьей неотвратимостью. Я длинно и грязно выругался. Физиономия с пониманием выслушала весь пассаж и предложила: «Дай маслица».
Когда я резал ему маслица, в окошко всунулась совершенно бандитская рожа, подмигнула мне и сказала:
— Э, хлэборэз, масла дай?
Стояла весенняя ночь. Полк хотел жрать. Дневальные индейцами пробирались к столовой и занимали очередь у моего окошка. И когда я говорил им свое обреченное «нет», отвечали с поразительным однообразием:
— Они меня убьют.
И я давал чего просили.
ГЕНЕРАЛЬСКИЙ ЗАМЕР
Осенью 1981 года в наш образцовый полк прилетел с проверкой из Москвы генерал-лейтенант Кочетков, будущий замминистра обороны СССР. Генерал проверял работу тыловой службы, и к его появлению на наших столах расстелились скатерти-самобранки.
Инжирины плавали в компоте среди горстей изюма! Это был день еды по Уставу – первый и последний за время моей службы...
В тот исторический день генерал размашистым шагом шел к моей хлеборезке, держа на вытянутых руках чашку с горой мяса («чашкой» в армии почему-то зовется миска). За московским гостем по проходу бежали: комдив, цветом лица, телосложением и интеллектом заслуживший прозвище "Кирпич", несколько «полканов», пара майоров неизвестного мне происхождения — и прапорщик Кротович.
Весь этот звездопад обрушился ко мне в хлеборезку, - и, приставив ладонь к пилотке, я прокричал подобающие случаю слова.
Генерал среагировал на них не сильнее, чем танк на стрекот кузнечика. Он прошагал к весам, водрузил на них чашку с мясом и уставился на стрелку. Стрелка улетела к килограммовой отметке. «Пустую чашку!» — приказал генерал, и я, козырнув, шагнул к дверям, чтобы выполнить приказ, но перед моим носом, стукнувшись боками, в дверь пролезли два майора.
Мне скоро было на дембель, а им еще служить и служить...
Майоры вернулись, держа искомое четырьмя руками. В четырех майорских глазах светился нечеловеческий энтузиазм. За их спинами виднелось перекошенное лицо курсанта, который только что собирался из этой чашки поесть.
Чашка была поставлена на противовес, но стрелка все равно зашкаливала на двести лишних граммов.
— А-а, — понял наконец генерал. — Так это ж с бульоном... Ну-ка, — сказал он, — посмотрим, сколько там чистого мяса!
И перелил бульон из правой чашки — в левую, в противовес! (Будущий замминистра обороны СССР - есть еще вопросы по обороноспособности?)
Теперь вместо лишних двухсот граммов — двухсот стало недоставать.
Генеральский затылок начал принимать цвет знамени полка.
Не веря своим глазам, я глянул на шеренгу старших офицеров. Все они смотрели в багровеющий генеральский затылок, и видели сквозь него одно и то же: отправку в Афган...
В хлеборезке царил полный ступор, и я понял, что час моего Тулона настал.
Я шагнул вперед и сказал:
— Разрешите, товарищ генерал?
Не рискуя ничего объяснять, я вылил за окошко коричневатый мясной навар и поставил чашку на место. И весы наконец показали то, что от них требовалось с самого начала: 400 граммов.
Внимательно рассмотрев местонахождение стрелки, генерал-лейтенант Кочетков обернулся, посмотрел на меня со своей генерал-лейтенантской высоты и задал вопрос, выдавший в нем стратегическую жилку:
— Армянин?
— Никак нет, еврей, — отчеканил я.
— А-а, — сказал он и, не имея больше вопросов, нагнулся и вышел из хлеборезки. Следом пулями вылетели "Кирпич", несколько «полканов», пара майоров и прапорщик Кротович.
Последним выходил замполит полка, майор Найдин. Внезапно остановившись в дверях, он похлопал меня по плечу и, сказавши «молодец, сержант!», — подмигнул совершенно воровским образом.
В присутствии генерала из Москвы разница между хлеборезом и замполитом полка стиралась до несущественной. Надувая столичное начальство, мы делали одно большое общее дело.
Видео канал Виктора Шендеровича - Плейлист - Обновления: