К подслушкам добавляю подглядки. "Анти-эволюция ватника в картинках или почему Россия всегда идёт назад"
Тихий семейный вечер. Мама стучит по клавишам, дети обсуждают жизненно важное, может ли кролик носить гордую кличку Розильмунда. Почти тишину взрывает хохот. Просто сбивающе-истерический. Это мои смотрят русские новости. Да, раньше смеялись над Задорновым, Петросяном, а сейчас достаточно Зюганова, журналистов, ну, и чуть-чуть рекламы.
Поэтому коротко основные подглядки из русского мира, который видать опять сильно с бодуна.
Первое место. Зюганов сообщил, что в ходе торгов на Московской бирже 7 ноября, курс доллара упал в честь 97-й годовщины Великой Октябрьской революции. (торжественные аплодисменты)
Второе место.Гиркин сообщил, что Новороссия создана Госдепом для подрыва имиджа России в лице мирового сообщества, поэтому Россия её признавать не будет.(бурные овации)
Третье место. Хотя тут вопрос спорный. По эстетическим и и культурным соображениям, я бы отдала этому ролику первое место. Но, в честь 7 ноября, пусть будет Зюганов и курс. Поэтому третье место занимает реклама. Описывать сие действо я не буду, так как рассчитано оно на изысканного русского телезрителя. Мои нашли в интернете и смотрели раз пять, пока не случилась икота. Придя в чувство они обозвали это"анти-эволюция ватника в картинках".
...Телеги, грязь, село, бездельники-мужики плюхают семечки. Один вроде начинает эволюционировать до бумбоксера, ему дают "Сникерс" и он опять в рубахе холщовой, в лаптях, бездельничает и плюхает семечки.
Это не рекламщики, а какие-то укропские партизаны. Я бы сказала, гордо, как Зюганов, это даже не "анти-эволюция ваты", а "регресс России".
Как МНОГО в одном клипе! (аплодисменты перешедшие в овации, крики браво, жги исчё)
Размышления.
Вот бывает такое, что человек родился не в том месте? Не в том городе, эпохе, времени? Что делать, если он чувствует себя не там? Вот просто чувствует, что он шире, чем его село или дальше, чем его город. И время на его часах другое, и окружающие его не понимают.
Выходит, к примеру, человек поутру на порог, солнце ему улыбается, птички щебечут, у него в голове какая-нибудь теорема в узоры складывается, или поэма поэмиться, или опера оперится, или даже конструкция аппарата самогонного или там летательного чертиться. А тут, из сенника в спину, как приговор: «Мишка, подь корову на луг привяжи».
И вот стоит такой человек под небом высоким, полон планов, идей, желания их высвободить, а вокруг для реализации три жерди, стог сена, да сеть рыбачья. Ну, да, ещё и корова.
Бывает такое? Бывает! И тогда остаётся подстраиваться под мир и сжигать чертежи, стирать теоремы. Поставив точку в своих мечтах сжаться до масштабов деревни и времени. Махнуть рукой на звучащие в голове оперы. Если, конечно, совсем не вмоготу, оперу можно насвистеть соловьям. Пусть пользуются. Да, и аппарат, самогонный конечно однозначно собрать. Он в любом времени пригодится. А вот на летательном придётся поставить крест от винта. И идти за коровой понурив голову. Или?! Или бежать…бежать…бежать…
Туда за горизонт, в другой мир, к пьесам, поэмам, самолётам, формулам, идеям. Назло судьбе и во благо мира зарядить в пространство своим сумасбродством, пнув заскорузлый мир в водоворот ещё одного витка эволюции.
Именно так и поступил когда-то великий русский учёный Михайло Васильевич Ломоносов.
«В декабре 1730 года 19-летний Михаил отправляется вместе с караваном , гружённым рыбой из Холмогор в Москву. Путешествие в Москву выглядело, как бегство, поскольку будущий учёный покинул дом ночью, тайно, ни с кем не простившись. Долгое время его считали беглым. Ломоносов взял с собой, помимо одежды (две рубахи и тулуп), лишь подаренные ему соседом «Грамматику» Смотрицкого и «Арифметику» Магницкого»,- именно так описывает Википедия бегство Ломоносова, из тесного, давившего на него мира поморов.
А ведь мог же он, как и все ловить рыбу, рубать дрова, жениться на крепкой поморке и, встречать холодные северные рассветы вместе с многочисленными отпрысками. Но он чувствовал, что его место не там и не в этом…
…Мне нравилось сидеть на оббитом куском старой армейской шинели бревне и смотреть в горн.
Я огненный знак. Для меня огонь-это что-то интимное. То, что бежит раскаленной лавой у меня по венам и звенит во мне натянутыми струнами. Вся моя жизнь, огонь и металл. Судьба закаляла меня, как клинок, оттачивала и нежила в горне страстей.
Может, поэтому я могу часами вглядываться в раскаленные угли и, чуть заметными движениями, повторять танец вырывающегося из их глубины пламени.
Я прикрываю глаза и память подхватывает меня. И вот, через столько лет я снова отчетливо слышу этот кузнечный «дзынь-дон-дон-дзынь-дон-дон».
Молот, наковальня и кусок раскаленного в горне металла, кто еще может так великолепно звеня, спеть оду огню, одновременно поклоняясь и споря с ним в схватке.
В полумраке кузни разлетаются искры. «Дзынь-та-та-та-дзынь-та-та-та!- это идёт отбивка детали. «Шпы-ы-ы-ы»- вставляет свою ноту вода, принимая в свое лоно раскаленную плоть. Может Боги, так куют наши судьбы?!
В кузне я отдыхала. Мужчины что-то чертят, обсуждают, решают. А я урчу вместе с ветром, раздувающим горн, перешептываюсь с потрескивающими углями и подтанцовываю с разгоревшимся огнём.
От горна отделяется крепкая, плечистая фигура. Сейчас он снова будет меня ругать, что я долго смотрю на огонь. Это Вакула. Да, настоящий кузнец Вакула. С густой каштановой шевелюрой, такими же густыми бровями, сросшимися на переносице, большими, густо обрамленными черными ресницами, глазами и тихой, словно заснувшей на губах улыбкой.
Он может подковать блоху и черта, а в Питере он выковал туфельку для царицы, чтобы так же дать счастье своей, вот правда не Оксане, а Валентине.
Вообще-то его звали Андрей. По паспорту и свидетельству о рождении. Но с того дня, когда он первый раз взял в руки молот и ударил им по наковальне, его все зовут только Вакула.
Он смеялся, что у него два дня рождения. Первый раз он родился в нашем маленьком приграничном городке. Мама-учительница, отец-шахтер. Обычная семья, обычный парень. Школа. Училище. Армия. Шахта. В 90-е, когда не было работы, да и за ту, что была, особо не платили, Андрей тщетно пытался найти своё место в жизни. Шахта и после сменные «бутыльки». Бессмысленные шатания по городским пивнушкам, кои в городе множились даже в голодные и безденежные годы. Об этом времени он не любил говорить или рассказывал с нескрываемой брезгливостью, передергивая плечами.
«Шахта делает из тебя раба, сжимает,- рассказывал Андрей о встрече с подземным миром,- когда ты опускаешься в темноту, то она просто тебя растворяет. Сжирает, что ли. Ты ползешь по длинной норе, жадно хватая ртом горячий, пыльный, безвкусный воздух. Кидаешь уголь лопатой, вгрызаешься в тьму, и тебе кажется, что тьма это уже ты сам. Теперь ты такой же безвкусно-пыльный, безэмоциональный абсолютный пассионарий. Твой мир черно-белый. Без вариантов. В чувствах, ощущениях, в восприятии.
У тебя нет четкой визуализированной цели, но ты прилагаешь сверхусилия, рвешь жилы сверхнапряжениям, чтобы достичь её. Цель тебе дает начальник, и ты ползешь к ней, сначала по норе выработки, потом по жизни. И так от смены до смены.
Ты уже не ничего видишь кроме тьмы, она давит на тебя со всех сторон, обдавая потом, скрипя на зубах антрацитом, вжимая тебя в земную плоть, делая вас единым целым. Наверное, так чувствует себя червь, прогрызая в земле ходы. Там, в шахте, ты не человек, у тебя отключаются все эмоции. Ты хочешь одного выжить и на воздух.
А когда ты выходишь на струю, тебе уже всё равно, чем дышит этот мир. Тебе плевать на это проклятое яркое солнце. Тебя раздражает свежий ветер. Ты апатичен к миру и его краскам, потому что ты знаешь, что через пару часов ты станешь тьмой, червём, вязкой, тягучей смесью, ползущей сквозь пласты антрацита. Шахта убивает в тебе человека».
«Я чуть не сдох от этой безысходности» - коротко описывал он сам этот период жизни, уже после второго рождения.
Хотя, живущие здесь его не поняли бы. Нормальная работа, нормальная жизнь. Как у всех. Шахта-выпил-заснул-шахта. Выходные тратились либо на «выпить» и «поговорить за жисть», но чаще на «поспать».
Он не выдержал тьмы шахты, не смог обутылиться и ушёл в свободное плаванье, в предприниматели. Этот героический поступок тогда, в 90-е делали единицы. Отчаянные. Рискнуть стабильностью, даже если эта стабильность мнимая, решались не все.
Андрей долго искал себя в торговле, строительстве и даже в службе в правоохранительных органах. А потом, как он смеётся, родился второй раз.
Это было прекрасное рождения. Просто чудесное. Впрочем, как все чудеса.
Вы когда-нибудь наблюдали за рождением гения? Я, вот да!
Мне всегда везло на прикосновения к чуду. Я живу в удивительном мире, встречаю удивительных людей. Удивляла их и удивлялась сама. Мир вокруг нас само по себе чудо, нежное, трепетное, яркое, жаль, что мы об этом забываем.
Просто нужно смотреть на него сквозь сердце или душой. Хотя, я думаю, это одно и то же, ведь душа живёт в сердце.
Мой муж столяр, с друзьями, в число которых входил и Андрей решили поехать на Сорочинскую ярмарку. Что-то продать из столярных изделий, завести знакомства, расширить бизнес.
Они делали не очень пользующиеся спросом резные детские игрушки, которые я упорно называла «гойдалкы». Знаете, такие лошадки-качалки. Только у нас это были олени, сказочные единороги, запорожские скакуны, и даже «гойдалка» африканский слон, зебра, жираф, а еще «гойдалка» пиратский корабль.
Здесь на Донбассе это не продавалось. Поэтому сидели без денег, но с кучей идей в голове. Вот и решили, ближе к чудесам, культуре и понимающим людям. Так сказать, себя показать и мир посмотреть. Загрузили в машину свои изделия. Помню, были ещё резные рамы для зеркал с ветками калины и русалками. Мы тогда сделали целую серию под названием «Лесная песня».
Но речь не об этом. Гуляя по ярмарке, мы подошли к импровизированной кузне, где выбивали свой такт молоточки, звенели широтой своей души наковальни, а желающие могли сами выковать подкову на счастье.
Андрей стоял, как завороженный. Вот прирос к земле, и всё. Знаете, как ребенок, который увидел в витрине магазина удивительную игрушку из своего сна.
Мы не могли его увести оттуда. Он отходил, но взглядом, полуоборотом головы, держал кузню в поле зрения, нервничал, когда кто-то закрывал обзор, и, мне казалось, что он даже ревниво раздувал ноздри, когда видел, что посетители берут в руки молот.
Наконец-то очередь «сделать себе подковку» дошла и до Андрея. Он прикасался ко всем деталям, металлу, заготовкам и оборудованию кузни так, как будто оно было изготовлено из чего-то хрупкого и драгоценного.
Он взял в руки молот, как руку девушки, твердо, передавая ей свою уверенность и силу и, одновременно нежно, без слов закрепляя клятву верности и любви.
Первый взмах, и, он потом рассказывал, что почувствовал, как сердце ударило вместе с этим молоточком «дзинь-та-та-та- дзинь-та-та-та», а дыхание пошло в такт с раздуваемыми горн мехами. Так родился Вакула. Это было его второе, и весьма удачное рождение.
Андреем его уже почти никто не называл, а домой он ехал с застывшей улыбкой ребёнка, удивительным светом счастья в глазах, не видя и не слыша ничего, кроме зажатой в руке подковы, сделанной в Сорочинской кузнице.
Мы смеялись. Это было сказочно и символично: Сорочинцы, Гоголь, кузня, подкова и Вакула. Вот стопроцентный Вакула.
За неделю, в одной из комнат цеха, наспех убранной и переоборудованной, по своим чертежам, он сделал горн. За полгода он стал лучшим кузнецом города.
Он родился в сказке и его руки могли делать только сказку. И вот по кованым воротам плыли лебеди, теряясь в изгибах ив и шорохе камыша. На оконных или каминных решетках распускались розы, струились ирисы, порхали бабочки и нежились орхидеи.
Тогда у нас в городе не было интернета. Редко когда удавалось привезти из Ростова или Луганска дорогие фирменные каталоги по ковке, литью, работе с металлом. Вакула сам изобретал краски, оборудование, что-то химичил, чтобы бронза завораживала благородством, а серебро манило роскошью.
Он изготавливал фамильные гербы с изящными шпагами для местных нуворишей и удивительно воздушные решетки для окон храмов. Его витые лестницы могли услужливо принять утонченную ножку самой изысканной принцессы, а ажурные листья, осыпающие камины могли конкурировать по грусти с самой Осенью.
Вакула был влюблён, счастлив и беден. Такова реальность нашей жизни или вечное проклятье Гениев, Художников и Творцов. Талант и богатство редко уживаются под одной крышей.
Влюблен в свою голубоглазую Валентину, которая независимо от материального положения и обстоятельств, готова была идти за ним, хоть в кузню, хоть в шалаш, хоть в горы.
Счастлив он был от того, что нашёл своё дело,пульс и дыхание. Беден…Все ахали, охали, но вместо ажурно-изящного заказывали «ото, как у соседа», ровное, жесткое и прямое. Он варил кладбищенские оградки, падал духом и замыкался в себе. Он никого не обвинял, не просил, не требовал, но и не сдавался.
Рисовал, чертил, читал, изучал, смешивал, спаивал, сваривал, снова чертил. С каждым разом превращая металл в морозную изморозь, сказочный лес или фантастические, сюрреалистические узоры. Его розы становились все нежнее и изящнее, и вот уже на их листьях отсвечивали радугой, словно только что упавшие капли росы.
Андрей сделал тогда отчаянный, и, я считаю, правильный шаг. Он взял любимую и уехал. Да, вот так банально. Уехал из маленького приграничного, не окультуренного, однообразного, однотипажного, пропитанного водкой и угольной пылью города. Где никому не нужны были секреты стойкости бронзатора металла, новый, усовершенствованный пресс для объёмной чеканки, а тем более все эти летящие по воротам и заборам лебеди, рассыпающиеся по каминам листья и вьющиеся по решеткам розы.
Этот город мог бы сломить Вакулу, но не сломил. Этот город мог его загнать в свои рамки, и даже опустить под землю, снова туда во тьму, где хрустящая пыльно-антрацитовая безысходность расцвечивается деньгами и, чтобы не застревала в глотке, запивается водкой.
Андрей мог бы опустить руки и, забывшись в алкогольном бреду, варить похожие, как все шахтерские судьбы, оградки, огораживающие унылый мир мертвых, от не менее унылого мира живых, но он предпочел полёт.
Ему было тесно в нашем городе. Ему не подошел этот заскорузлый патриархальный мир с позицией «шоб как у всех». Он был рожден для другого. Тогда, осознав это, он купил билеты и шагнул в неизвестность, чтобы найти свой мир и свое время.
Сейчас он в Питере. Уже много лет. Его работы выставляются за рубежом на всевозможных ковано-художественных фестивалях. Его узоры ловят восхищенный взгляд требовательных петербуржцев. Каждый раз его ковка всё тоньше и пронзительнее, чище и как-то прозрачнее. Иногда она мне напоминает летящую к мечте, душу, иногда светлые, но грустные стихи. Каждая его работа это пережитые эмоции, это целая повесть, с прологом, эпилогом, с главными героями и вихрем чувств. Словно ковано- металлическая ода его сбывшейся мечте.
А я всегда счастлива памятью о нашей дружбе и его полёту над Невой. Я счастлива его рождению, как художника и кузнеца. Я счастлива его свободе выбора и возможности расправить крылья.
Я вижу в его кованых балладах борьбу рвущихся к свету, оставшийся в его судьбе привкус антрацит, и нашу столярку, и клёны в старом парке, и посиделки у костра, и степь, и улыбающиеся солнцу подсолнечники, и золотые рыбки Большекаменки, и гармонию мира…
…Вот бывает такое, что человек родился не в том месте, городе, эпохе, времени. Что делать, если он чувствует себя не там? Вот просто чувствует, что он шире, чем его село или дальше, чем его город. И время на его часах другое. Бывает такое? Бывает! И тогда или подстраиваться, мимикрировать, сжиматься до размеров своего района или бежать?
Хотя, почему бежать. Вернее сказать- искать, лететь, мечтать, строить себя там, где ты это чувствуешь, где видишь себя. Выбирать свободу из тысячи свобод. В мире так много мест, где ты можешь быть счастлив. Причём именно ты, твоя семья, твоя любовь. Ни соседи, ни город, и ни даже страна, а сам ты...
…Ах, да! О чём это я. Да всё о том же, наболевшем, навеянном раздумьями о войне, людях, попытавшихся единоличную мечту сделать общей. О разбившемся мире Донбасса.
О чём ещё я могу писать в эти, дни?! Осенние, пахнущие порохом, предательством, и даже трусостью тех, кто, желая изменить свою жизнь, не захотел покинуть ненавистный ему край, а обустраивает свой мир, гремя траками танков на мой улице.
Просто хочется спросить у тех, кто гремит. Если вам было тесно в этой стране, городе, улице или даже одном, отдельно взятом доме, почему просто нельзя было переехать туда, где вы считали, что будет лучше и богаче? Почему вы не уехали сами? Почему туда, где вы для себя обозначили как "лучше", вы повели нас всех, подталкивая в спины автоматом?
И почему в Россию, почему не в Америку? Ведь там ещё богаче, или в Германию, или в Англию. А что бы было, если бы каждый, кто взял автомат, повёл бы всех туда, куда хотел именно он? В 90-е было модным угонять самолёты. Тоже для исполнения своей мечты. Я не думала, что придет время, когда угонять будут целые города.
И почему вы, те, кто ненавидит эту землю, остаётесь, а те, кто её любит, вынуждены бежать, задыхаясь от ваших желаний, сумбурноневыраженной мечты, пассионарности, разрушивших наш мир.
А ведь жизнь, история и даже героические примеры великих, говорили о простом: если хочешь идти-иди. Если хочешь новую страну- покупай билет и вперёд, к новой жизни, к счастью, к свободе. Если не любишь, разведись и живи отдельно. Но зачем, же столько лет мимикрировать, насиловать себя сожительством в мире, который тебе не подходит?
Я знаю, что я не получу ответы на свои вопросы.
Холодно. Пусто в душе и пустынно на улицах. Как-то не очень приветствуется эта насильно предложенная утопия.
Я грею руки у огня, смотря, как за каминной решеткой игриво пляшут огненные человечки.
Кроме пламени меня греют, воспоминая о хороших людях, чудесах, происходящих с нами, мысли о том, что где-то там, шагнув за своей мечтой, махнув крыльями и взлетев над маленьким шахтерским городом, раскрыв для своей мечты границы мира, поют наши свердловчане Милк, Иван Лихолитов и Ева Бушмина, завораживает Питер своими сказочными коваными павлинами наш кузнец Вакула, кладёт русские печи наш печник Вадим, строит Новгородские резные храмы наш столяр Игорь...
Я думаю ещё и о том, как хорошо, что Вакула уехал задолго до всего этого. Уехать, сделав выбор строить свой мир в другом месте проще, чем бежать от войны и уступить землю тем, кто решил создать здесь свой автоматный мир.
Я так хочу, чтобы каждый в этом мире нашёл себя и был счастлив в своей свободе.
У каждого из нас есть своя мечта, но не обязательно её навязывать всем. Поэтому важно, чтобы та, искомая кем-то свобода, не ограничивала мою, и чтобы чужие мечты, не приходили в мой город с автоматами.