77 лет назад, в начале мая 1945 года, советские войска взяли Берлин, через пару дней Третий рейх капитулировал. Та наступательная операция, последняя на Восточном фронте Второй мировой, притягивает взоры исследователей и поныне: далеко не все аспекты грандиозного сражения изучены по-настоящему. В нынешнюю годовщину окончания той войны трудно избежать и некоторых параллелей с войной новой, разворачивающейся в Украине.
Прежде всего интересен вопрос о реальности официальных данных о потерях советских войск, о том, сколь качественно подготовили операцию и каковы истинные причины неимоверной спешки со штурмом Берлина. И еще один немаловажный вопрос: извлекли ли уроки из этой гигантской битвы сами советские военачальники?
"Указали на недостатки"
Извлечь пытались. В штабе Группы советских оккупационных войск в Германии (Бабельсберг) в апреле 1946 года даже провели специальную четырехдневную "Научную конференцию по изучению Берлинской операции войск 1-го Белорусского фронта". Хотя стенограммы этого мероприятия рассекречены ещё в 2000 году [Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО) РФ, фонд 233, опись 2356, дела 804, 805], в научный оборот эти материалы, по сути, так и не введены. Хотя содержат такие подробности, нюансы и сведения о Берлинской операции, которых и поныне нет в учебниках.
Готовить конференцию начали по приказу еще маршала Советского Союза Георгия Жукова – в бытность его главнокомандующим Группой оккупационных войск. Но сам он в ней участия уже не принял: 21 марта 1946 года его перевели в Москву на должность главнокомандующего Сухопутными войсками – заместителя министра вооруженных сил СССР. Так что мероприятие прошло под формальным председательством нового главкома, генерала армии Василия Соколовского. Действо вышло представительное: в нем участвовали 349 генералов и офицеров, 38 из которых выступили с докладами и в прениях. Почти все – непосредственные участники Берлинской операции. В их задачу, как наставлял в своем вступительном слове Соколовский, входило дать "действительную картину Берлинской операции и, кроме положительных сторон, указать на недостатки". И ведь указали!
Доклады высоких чинов штаба Группы войск рисовали картину красочную и поистине грандиозную. Задействовано свыше трех тысяч танков и более трех тысяч самолетов, почти 15 тысяч орудий и минометов, израсходовано свыше 4,3 миллиона снарядов и мин... Поистине изумительно отчитался командующий артиллерии Группы советских войск генерал-полковник (будущий маршал артиллерии) Василий Казаков, оценивший потери материальной части с точностью до рубля: "Стоимость потерь выражается суммой 99.345.494 руб.", боеприпасов израсходовано на 393.454.006 рублей, а всего "артиллерийское обеспечение операции стоило нашему государству 492.800.000 рублей". О количестве потерянных орудий – ничего, а про людей и вовсе ни слова.
Из доступных документов и мемуаров известно, что Берлинская операция готовилась в рекордно сжатые сроки – всего две недели, а на её проведение изначально отводили лишь шесть-восемь дней. Первым развеял идиллическую картину командующий бронетанковыми и механизированными войсками Группы, маршал бронетанковых войск Павел Ротмистров. Ему это было сделать тем проще, что отношения к Берлинской операции он не имел и никакой личной ответственности за её огрехи не нес. Бронетанковый маршал, не называя имен, потоптался на тех, кто отвечал за боевую подготовку: оказывается, в марте 1945 года в танковые части 1-го Белорусского фронта влили большое количество молодых экипажей, не имевших никакого боевого опыта. Даже и воевавшие "не имели достаточного опыта в ведении боя в крупных населенных пунктах и слабо знали приемы борьбы с "фаустниками". Да еще и "штабы частей […] взаимодействие подчас организовывали неправильно".
Два пожилых берлинца на развалинах, май 1945 года. Фото Евгения Халдея
Вся подготовка была построена на использовании опыта боев января – февраля 1945 года, но "характер боя под Берлином был совсем иной". Пришлось затратить время на боевое сколачивание экипажей, их обучение "умению вести современный бой во взаимодействии с другими родами войск" и умению вести бой "за крупный населенный пункт". Да еще, оказывается, прибывшие из резерва части вынуждены были переучиваться: их вдруг перевооружили на новую матчасть, они получили танки ИС-2 вместо Т-34. Хватило ли времени для нормальной подготовки? Ротмистров столь изящно обошел этот вопрос, что ответ напрашивался сам.
Скрытной подготовки к наступлению также не вышло: "Хотя меры маскировки и были приняты, тем не менее противник хорошо знал о предстоящем нашем наступлении и серьезно к нему готовился". Вот и командующий 8-й гвардейской армии генерал-полковник Василий Чуйков прямо заявил, что и его армия, и 5-я ударная армия "не имели достаточно времени для нормальной боевой подготовки до наступления". А относительно мифической скрытности рубанул прямо: "Спрятать на плацдарме ту подготовку, то колоссальное количество артиллерии, которая переправилась и находилась на плацдарме, на зап. берегу р. Одер на участке армии было совершенно невозможно, поскольку противник просматривал все насквозь с тех Зееловских высот, которые имели превышение над нашими позициями метров 50 на 70. Противник знал о нашей подготовке".
Хотя меры маскировки и были приняты, тем не менее противник хорошо знал о предстоящем нашем наступлении и серьезно к нему готовился
"Пехоте практически не удалось отработать бой на местности в крупном населенном пункте, – сообщил командир 79-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Семен Переверткин, – так как в районе сосредоточения корпуса были очень небольшие деревеньки в 10–12 домов, поэтому практически и глубоко, так как нужно было действовать в таком крупном центре, как город Берлин, отработать не удалось". По сути, действиям в трехмиллионном городе не обучили вообще никого. "Получив приказ общего наступления в ночь на 16 апреля, – поведал Герой Советского Союза, командир 177-го стрелкового полка 60-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Василий Косов, – я не успел его довести до командиров батальонов, и мне пришлось им ставить задачу на дальнейшее наступление на местности ночью, не проведя с ними соответствующей подготовки". Артподготовка же, которую столь расхваливали высокие военачальники, "не дала большого успеха": "В проволочных заграждениях противника не было проделано ни одного прохода" (читай: их пришлось преодолевать самим, залив своей кровью), да еще и "климатические условия были неблагоприятные: сильный туман – видимость достигала 10–12 метров". Прошелся Косов и по организации движения и взаимодействия, фактически проваленной штабом фронта: "Двигались все по дорогам, благодаря чему создавались в некоторых местах скопления войск, транспорта, что затрудняло проведение боевых действий полка. […] В населенном пункте [Ной-Альтенберг. – Авт.] скопилось несколько дивизий […] и танковые части (до 400 танков), все улицы были забиты. Невозможно было провезти ни пушек, ни боеприпасов. Мой батальон в это время несколько раз бросался в атаки, было много жертв. Я вынужден был обратиться к танкистам за помощью, просил хотя бы 5 танков для уничтожения огневых точек противника и отражения контратак. Никто не дал. […] Танки были приданы только на пятый день боев, всего на 10–12 часов времени". Дальше – не лучше: "В 15.00 21.4.45 г. началось наступление на г. Берлин без артиллерийской обработки переднего края противника и без предварительной подготовки войск к уличным боям. Артиллерия вела огонь по центру города Берлин", хотя её поддержка позарез нужна была именно пехотинцам, прорывавшим оборону противника.
"Разведка доложила точно"
Судя по выступлению основных докладчиков, с разведкой было всё в ажуре. "Для более детального вскрытия системы обороны и огневых средств противника, – доложил командующий 16-й воздушной армии генерал-лейтенант Евгений Белецкий, – было проведено аэрофотографирование площади шириной свыше 120 км и глубиной до 90 км с детальным фотографированием города Берлин и его окрестностей. […] Аэрофотографированием и воздушной разведкой были вскрыты все основные оборонительные сооружения немцев на подступах к Берлину и огневые позиции артиллерии".
"В подготовительный период и к началу операции было развернуто свыше 4600 наблюдательных пунктов всех видов, – сыпал цифрами начальник разведуправления штаба Группы генерал-майор Николай Трусов, – […] проведено 1888 разведывательных операций" и еще 400 инженерных поисков. До начала наступления в ходе авиаразведки произведено 2588 самолетовылетов: "Сфотографировано 155 250 кв.км. и сделаны контактные отпечатки этих снимков. […] главная полоса обороны противника фотографировалась 8 раз на глубину до 50 км. Вся площадь от переднего края до меридиана Берлин была сфотографирована два раза. […] Перед вводом в прорыв танковые армии получили свежие данные об оборонительных сооружениях противника на всю глубину от линии фронта до пригородов Берлина".
А уж сам Берлин "был сфотографирован несколько раз и сделаны были контактные отпечатки". На основе аэрофотосъемки сделаны разведсхемы масштаба 1:50 000 и "в каждую армию было направлено до 57 000 экз. этих схем". "Следовательно, – делает вывод начальник разведки, – в Берлинской операции каждый командир роты, каждый командир взвода и командир батареи имели разведывательную схему своего направления". Возможно, по бумагам и отчетам все именно так и обстояло, только про наличие подобных схем у "каждого командира роты и каждого командира взвода" не известно ничего.
Да и выступившие в прениях военачальники не отвесили ни одного теплого слова разведке. Генерал Чуйков: "В основном, в докладе сказано, что разведка наша детальнейшим образом вскрыла оборону противника. Я бы, товарищи, этого ни в коем случае не сказал. Мы не особенно хорошо знали позиции в лесистых районах за Зееловскими высотами. Наша авиация не могла детально выяснить позиции противника, подготовленные к обороне в лесных районах, и мы направились на сплошные полосы его обороны в глубине, заранее этого не зная".
Танки шли, с трудом маневрируя, искали обходные пути, дрались, нарывались на танки противника, на артиллерию
Местность оказалась совершенно не разведана, открытым текстом выдал командующий 2-й гвардейской танковой армией маршал бронетанковых войск Семен Богданов. Потому "танки шли, с трудом маневрируя, искали обходные пути, дрались, нарывались на танки противника, на артиллерию". В Берлине оказалось не лучше: "Несколько слов относительно разведки и наблюдения в городе: во время уличных боев этот вопрос у нас был недоработан […] Только 7 дней мы были в городе и за 7 дней не сумели нащупать полностью форм и систем наблюдения и разведки в городе".
Устное общение
Зато новаций по части связи, управления и координации было много, но каких! Начальник штаба Группы генерал-полковник Малинин поведал, что "основным методом управления войсками в подготовительный период к операции являлось личное общение старших командиров с подчиненными". Начальник штаба 3-й ударной армии генерал-лейтенант Михаил Букштынович тоже отметил эту особенность управления войсками, поскольку "планирование и подготовка операции проходили в строжайшем секрете". Потому "задачи исполнителям ставились только устно. С армейскими планами операции были ознакомлены только командиры, начальники штабов и начальники оперативных отделов корпусов. Разговоры по телефону по вопросам планирования и подготовки операции, а также переброски войск на плацдарм были запрещены. Радио до начала операции было выключено. Проводная связь во всех звеньях работала бесперебойно и очень устойчиво, но она не являлась основным средством командования для подготовки войск к наступлению. Основным средством управления войсками было личное общение командиров, направление в части ответственных офицеров командования".
Можно лишь представить, сколько было путаницы, сколько приказов искажено при таком "устном общении", несомненно дававшем эффект "испорченного телефона", а то и вовсе не дошло, пропав вместе с их носителями! Наивно полагать, что немцы не заметили эту невиданную активность "личного общения", при которой сотни, а то и тысячи офицеров вдоль и поперек раскатывали по всему фронту на тысячах же машин. По сути, это откровенное признание в недоверии к защищенности и надежности всех видов имевшейся связи – радиосвязи, проводной, даже к ВЧ-связи. А также к надежности кодов и шифровальных машин.
Наступление началось, немецкую оборону проломили, вопрос секретности подготовки исчерпан – и что? Все то же: "Основой управления в условиях боя в г. Берлин, – это генерал Малинин, – явилось личное общение старшего начальника с подчиненными". Да и вообще "телефонная связь часто нарушалась, радиосвязь также была затруднена […] Потому в уличных боях особенно возросла роль офицера связи. Последний иногда был единственным связующим звеном между вышестоящим штабом и подчиненными частями и соединениями. […] Связь с соседями, как правило, поддерживалась также офицерами связи". Представьте себе метания этих офицеров связи по руинам и улицам совершенно незнакомого им города – под огнем...
Маршал Жуков (справа) с британским фельдмаршалом Монтгомери. Берлин, июль 1945 года
А что же радиосвязь? "…Нам пора отрешиться от тех примитивных радиосредств, которые мы имеем сейчас на вооружении, – в сердцах рубанул командир 9-й гвардейской танковой дивизии 2-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенант Николай Веденеев. – Что это за средства, когда, чтобы говорить мне, командиру бригады, полка с батальоном, необходимо остановиться, настроиться и потерять до 30 минут времени? Пора уже иметь такую связь, чтобы я говорил и слушал одновременно".
Неизбежная оборотная сторона такой связи – "дружественный огонь", когда авиация и артиллерия били по своим. Командующий 1-й гвардейской танковой армии генерал-полковник танковых войск Михаил Катуков поведал, что если с фронтовой авиацией ещё удавалось наладить связь по рации, то "вот с ночной авиацией – стратегической мы ничего не можем сделать. У нас нет с ней радиосвязи и мы беспомощны что-либо предпринять. По звуку моторов знаем, что это наши самолеты, но сказать им, что здесь свои войска, не можем".
Авиация: по своим
В адрес своей авиации сухопутные военачальники красочных слов не пожалели – отнюдь не хвалебных. "У нас были неоднократные случаи воздействия авиации на свои войска, – сказал маршал бронетанковых войск Семен Богданов. – Товарищи, давайте все-так сделаем вывод на будущее, как бы нам избежать, товарищи-летчики, бомбежку своих войск – это злободневный вопрос, и кто о нем умалчивает, делает вредное дело, – обострил тему генерал Чуйков. – Ведь было дело на Висленском плацдарме. Тогда командир дивизии Зализнюк (он здесь присутствует) меня просит, умоляет, чтобы не посылать нашу авиацию. "Почему?" – спрашиваю. Докладывает: "Наша авиация подлетает к фронту, зенитки противника открывают огонь, она поворачивает и сбрасывает груз на наших бойцов". На нашу просьбу не посылать на помощь нашу авиацию нам говорят, что у нас, 8-й гвардейской, превратное мнение об авиации. […] в Берлине штабу 4 корпуса здорово всыпала наша авиация, около 100 человек вышло из строя. Штаб 29 корпуса тоже здорово потрепала своя авиация, в то время, как на наблюдательном пункте у меня был генерал Сенаторов – заместитель командующего воздушной армией, и он ничего не мог сделать. […] Или вот взять Рейнтвейн. Это было на Одерском плацдарме, рядом с моим наблюдательным пунктом, где сидел и маршал Жуков. Летит девятка, отрегулировали и увязали все цели, ей нужно бомбить Альттухенбанд. Эта девятка, не долетая до цели, разворачивается, бьет Рейнтвейн. Связываюсь сам по телефону, кричу, что командир ваш ошибся, ударил по своим. Мне говорят: "Слушайте, он сделал ошибку, мы ему сейчас растолковали и давайте пустим второй раз, он вторую ошибку не сделает". И второй раз, как назло, пролетает над Рейнтвейном, разворачивается и бьет по тому же месту, по своим, второй раз".
Наша авиация подлетает к фронту, зенитки противника открывают огонь, она поворачивает и сбрасывает груз на наших бойцов
Михаил Катуков: "Наступила ночь, и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и на боевые порядки. 8 гв. МД [механизированной дивизии. – Авт.] и 11 гв. ТК [танковый корпус. – Авт.], жгут наши танки и транспорт, убивают людей. Благодаря этому мы на 4 часа прекратили наступление, которое развивалось очень успешно. Когда я доложил об этом маршалу Жукову, последний забеспокоился, стал звонить Новикову и Голованову, а они вместо того, чтобы выяснить истинное положение вещей, начали отнекиваться: "это не мои, я ничего не знаю" и т. д. И вот до того надоели эти ночники моим командирам корпусов, что они взяли да обстреляли их. В результате был сбит самолет "Бостон" [поставлявшийся по ленд-лизу бомбардировщик Douglas A-20 Havoc/DB-7 Boston. – Авт.], конечно, наш. И только когда были доставлены неопровержимые доказательства, нам поверили, что бомбили свои самолеты. А пока мы доказывали, у меня штаб горит, окна вылетают. Машина загорелась, снаряды рвутся в моем бронетранспортере. […] только за одну ночь у меня свои самолеты сожгли около 40 автомашин, 7 танков и убили свыше 60 человек. Зачем нам нужны эти потери?"
"Тут уже говорили отдельные товарищи, в отношении авиации, что бомбит своя авиация. У нас это тоже часто бывало, – добавил жара откомандированный на конференцию из Вены (Центральная группа войск) генерал-лейтенант Дмитрий Бахметьев, начальник штаба 3-й гвардейской танковой армии бывшего 1-го Украинского фронта. – […] Вот пример: авиация летит на нас с севера. Летчики говорят: это авиация 1 БФ [Белорусского фронта. – Авт.] […] Смотрят… авиация эта ложится на боевой курс и начинает бомбить наши боевые порядки. Дело дошло до того, что мягко выражаясь, командующий 3 гв. ТА [танковой армии. – Авт.] попросил этого заместителя командующего воздушной армией оставить командный пункт и поехать навести порядок – созвонитесь хоть как-нибудь. И в результате пришлось просить маршала Конева, чтоб не было никакой авиации, потому что наши войска стали бояться своей авиации, как только появляется авиация, то разбегается кто куда".
Члену Военного совета Группы войск генерал-лейтенанту Константину Телегину эти "политически незрелые" выпады против авиации не понравились: "Безосновательно некоторые товарищи охаивали всю работу авиации. Она делала свое дело в целом хорошо, но допускала нетерпимые осечки, когда бомбила по своим". При этом сам же Телегин поведал, что к началу операции 16-я воздушная армия (то есть собственно авиация 1-го Белорусского фронта) "приняла новых 590 экипажей", которые совершенно не имели боевого опыта. В составе этой воздушной армии числилось 762 бомбардировщика: 590 из них – 77,5%, выходит, пилотировались новичками. Даже если зачесть и штурмовики – 731, выходит, что почти 40% ударных самолетов вели в бой новые экипажи. При этом сам Телегин и сказал, что "действие по крупным населенным пунктам требует особой подготовки летчиков не только над планом или картой, но и над объектами, что, однако, не было сделано в должной степени". Но в виноватые все равно записали тех, кого бомбили: "Многие товарищи говорили о том, что наша авиация в этой операции часто бомбила наши войска, – изрек Главком группы войск Соколовский. – Удары авиации по своим войскам имели место в результате того, что наземные войска плохо себя обозначали, а летчики плохо ориентировались".
Прожекторная история
Для прорыва глубоко эшелонированной немецкой обороны на Зееловских высотах маршал Жуков "решил ввести новый стратегический прием в организации атаки, – заявил его бывший начштаба генерал Малинин. – Атака пехоты и танков планировалась на ночное время, за 1,5-2 часа до рассвета, после 30-минутной артиллерийской подготовки. На направлении главного удара на участках прорыва сосредоточивалось до 140 прожекторных установок, которые должны были включить свет одновременно с началом атаки пехоты. Танки НПП (непосредственной поддержки пехоты. – Авт.) должны были идти в атаку с зажженными фарами. Таким образом, планировался новый метод атаки, чтобы обмануть противника, избежать в организации атаки шаблона и этим обеспечить тактическую внезапность". Этой ночной атакой с прожекторами рассчитывали обмануть противника "с целью достижения тактической внезапности, так как достижение оперативной внезапности в этих условиях было делом чрезвычайно трудным".
По словам генерала Казакова, "применению прожекторов предшествовала тщательная подготовка": еще в феврале 1945 года провели "специальное тактическое учение средствами фронтовой прожекторной роты в присутствии Командующего и членов Военного совета фронта, которое подтвердило целесообразность применения прожекторов". В марте 1945 года якобы провели еще два таких учения. Правда, много позже Василий Чуйков в мемуарах (В. И. Чуйков. Конец третьего рейха. М., 1973) утверждал, что пресловутое специальное учение Жуков организовал лишь за неделю до наступления, и "мы, командующие армиями и командиры корпусов, на себе проверили действие прожекторов как в наступлении, когда они светили с тыла, так и в обороне, когда свет бил в лицо. Получалось неплохо... " Но "в то время, когда мы любовались силой и эффективностью действия прожекторов на полигоне, никто из нас не мог точно предугадать, как это будет выглядеть в боевой обстановке".
А там оказалось, что Зееловские высоты – не полигон, да и природно-климатические условия иные. "Целый ряд выбранных и оборудованных позиций прожекторов оказался непригодными для использования", – признал генерал Казаков. Поскольку "конфигурация переднего края фронта на некоторых участках давала возможность противнику вести фланкирующий огонь по работающим прожекторам, то было применено задымление на флангах этих участках, что лишило противника этой возможности". Попутно это лишило смысла и работу прожекторов.
Военачальники в своем большинстве восторгов по части "прожекторной новации" не выразили. Чуйков: "Здесь Василий Иванович Казаков доложил, что с момента перехода в атаку 14 миллионов свечей зажглось и стало освещать путь к победе нашей пехоты и танков. Цифра, конечно, астрономическая, но мы отлично знаем, что после 25-минутного огневого артиллерийского налета такой мощности, как было на плацдарме, ничего нельзя было увидеть. Хотя бы вы тут зажгли и 14 триллионов свечей, вы все равно ничего не увидите, потому что все поле закрывается стеной пыли, гари и всем, чем хотите. Василий Иванович, когда мы с Вами сидели вот на этой высоте 81,5, когда засветились прожекторы, которые находились в 200–300 метрах от нас, и мы их с Вами не видели и не могли определить, светят они или нет. Я считаю, что если бы прожекторы были поставлены на пассивных участках, они больше принесли бы там пользы, с точки зрения обмана противника. […] прожекторные роты понесли потери, сожгли много свечей, но реальной помощи войска от этого не получили".
Советские танкисты на отдыхе, 1945 год
Особо резко высказались танкисты. Ротмистров: "Как фактор морального воздействия на противника они безусловно сыграли свою роль, но для танкистов в условиях Берлинской операции прожекторы оказали весьма незначительную пользу. По направлению лучей прожекторов танкисты могли видеть только общее направление атаки; непосредственно же перед танком местность не просматривалась из-за густого облака пыли, поднятого во время артподготовки. Лучи прожекторов освещали пыль, образовывали перед танком сплошную освещенную завесу. С другой стороны, когда луч прожектора попадал в корпус танка, то тень впереди танка также мешала его движению".
Да и заключение бывшего начальника артиллерии 1-го Белорусского фронта тоже оказалось пессимистичным: "На основе опыта использования прожекторов в Берлинской операции я затрудняюсь сделать какие-либо определенные выводы, т. к. имеется много разноречивых мнений. Этот вопрос следует детально изучить и проверить на ряде практических учений". По сути, это завуалированное признание провальности затеи. Больше в советской армии этот прожекторный опыт никогда и нигде не использовался.
"Не считаясь с потерями"
Самым острым стало обсуждение целесообразности массированного применения танковых армий: сначала для проламывания мощной обороны противника лобовыми атаками, а затем для боев в Берлине. Резче всех высказался Чуйков: крутизна подъема на Зееловские высоты составляла 30–50 градусов, "танки были вынуждены построиться в кильватерную колонну и двигаться" под мощным огнем противника, потому "подойдя к Зееловским высотам, пройдя 6–7 км, наступление захлебнулось. Продолжать атаку в этот же день, не организовав нового арт. наступления – это истреблять войска". "Я считаю, – резал Чуйков, – что танковые армии в этот день не только не принесли пользу, а наоборот, даже вред": плацдарм болотистый, с каналами и ручьями, "дороги очень редкие и перекопанные, мосты взорваны, двигаться техника могла только по дорогам, свернуть вправо и влево не могла. Плацдарм был и без того перенасыщенный техникой: артиллерией, танками НПП и проч., когда сюда врезались колонны танковых армий, перед противником была прекрасная мишень для того, чтобы бить по танкам, но танки не в состоянии были развернуться в мало-мальски удобный боевой порядок. Я считаю, что введение в бой в первый день танковых армий не совсем удачно, хотя бы и в завершающий этап Великой Отечественной войны".
Танковые армии в этот день не только не принесли пользу, а наоборот даже вред
"Танковые армии, – резонно заметил Ротмистров, – по своей природе являются средством для оперативного маневра на окружение или выхода в тыл крупным силам противника". И "в силу этого танковые армии в Берлинской операции не могли быть использованы соответственно своей природе, так как не было и минимума условий, при которых, обычно, действовали танковые армии в прошлых операциях". Применение танковых армад в Берлине Ротмистров также не одобрил: "Привлечение танковых армий к захвату городов по опыту Берлинской операции – рекомендовать нельзя". "Боевая эффективность танков, вынужденных действовать на улицах Берлина, была крайне низкой", – вторил ему Катуков.
Он же сообщил, что лишь у него в битве за Берлин "погибло 8 тыс. танкистов, 4 командира бригад, 22 комбата, несколько командиров полков, две сотни танков". Это при том, что согласно справке о потерях, 1-я гвардейская танковая армия с 11 апреля по 9 мая 1945 года потеряла убитыми 1707 человек: выходит, что реальные потери выше официально заявленных в 4,5 раза?! Резона фантазировать у Катукова не было: он выступал на столь ответственном совещании, где надо было отвечать за свои слова и где его могли запросто осадить высокие начальники.
По документам, к началу Берлинской операции в частях и соединениях 1-го Белорусского фронта имелось 3059 танков и самоходных артиллерийских установок (САУ). Согласно приложенной к материалам конференции ведомости №6, с 14 апреля по 5 мая 1945 года войска фронта потеряли в боях 1940 танков и САУ – почти две трети имевшегося состава.
Танкистов гнали буквально на убой, но высшее командование этого и не отрицало. "Единственное, что облегчало задачу быстрого овладения Берлином – это расчет на моральную подавленность обороняющихся и жителей и на дезорганизацию управления, – вещал с трибуны главный политрук Жукова генерал Телегин. – Об этом маршал Жуков неоднократно подчеркивал командирам, требуя быстроты, смелости, дерзости, даже "нахальства", – и враг сдастся. Так оно и получилось". Ведь "идея операции была такова. Берлин – конечная стратегическая цель. Надо совершить фронтальный прорыв обороны по кратчайшему направлению, с охватом Берлина с севера и юга, окружить его и уничтожить гарнизон, если он будет сопротивляться. Срок 6–8 дней". Как сухо сообщил Ротмистров, "в 20.00 20.4.45 года командующий фронтом приказал: "Не считаясь ни с чем, в 24.00 ворваться на окраины г. Берлин". То есть хотели взять Берлин к 22 апреля – 75-й годовщине со дня рождения Ленина? Главный маршал бронетанковых войск Амазасп Бабаджанян, тогда – полковник, командир 11-го гвардейского танкового корпуса, в своих мемуарах (А. Х. Бабаджанян. Дороги победы. М., 1975) дополнил, что получил шифровку за подписью Жукова и Телегина с приказом: "Не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе".
Снова Телегин: "…И, при необходимости, не считаясь с потерями, задавить, смять, деморализовать противника всей мощью технических средств". Потому "с началом операции Командующий и Военный совет все время подхлестывали и подталкивали армии вперед […] Было решено ввести все танковые войска, чтобы задавить противника массой техники, уничтожить максимум сил и средств его, деморализовать его, и тем самым облегчить задачу взятия Берлина. […] Если бы мы ждали, когда пехота порвет оборону и создаст условия для ввода танков в прорыв, то ждать нам этого пришлось бы до выхода на Эльбу". А ждать не желали! "Поэтому-то и было приказано танковым армиям бить кулаком, не распыляя усилий, не действовать растопыренными пальцами. […] Не медлить, не мешкать, искать слабого места. Но если этого слабого места нет – наваливаться массой техники, давить ею. Пускай это будет стоить нам жертв и потерь, но надо как можно быстрее рваться к Берлину".
"Большая тройка" (Сталин, Рузвельт, Черчилль) на Ялтинской конференции, февраль 1945 года
Хотя и было ясно, что использовать танковые армии "для самостоятельных действий в затяжных уличных боях невыгодно", вторил своему главному политработнику Соколовский, но Берлин – исключение: "Мы должны были покончить возможно быстрее с Берлином, должны были не пожалеть любых сил и средств, чтобы добиться захвата Берлина". При этом, признал Телегин, "мы считались с тем, что придется при этом понести потери в танках, но знали, что даже если потеряем и половину, то все же еще до 2 тыс. бронеединиц мы введем в Берлин, и этого будет достаточно, чтобы взять его". Потеряли не половину – две трети: уцелело чуть больше 1100 "бронеединиц".
И вся эта гонка – чтобы поспеть к юбилейной ленинской дате или Первомаю? Не совсем. Истинную цель обозначил тот же Телегин: "Прощаясь с товарищем Сталиным (очевидно, на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. – Авт.), Рузвельт и Черчилль сказали: "До свиданья, до встречи в Берлине". Товарищ Сталин ответил им: "Милости просим". Анекдот это или нет, но нам было ясно, что наша задача и состояла именно в том, чтобы сказать союзникам: "Милости просим к нам в гости в Берлин", а не встретиться с [их] армиями в Берлине".
Вот и отгадка: любой ценой взять Берлин до подхода союзников, не считаясь ни с какими потерями. Так ведь согласно договоренностям Берлин и должны были брать советские войска! Тут Телегин и поведал сказку: командование фронта, мол, "считалось с возможностью начала действий союзников как с юга, так и с Магдебурга; высадки их десанта, чтобы упредить нас в захвате Берлина. Наши опасения, что союзники могут попытаться упредить нас в захвате Берлина, впоследствии подтвердил командир 82 ВДД". Ничего такого командир американской 82-й воздушно-десантной дивизии генерал Джеймс Гейвин не подтверждал. Да и какой десант, если еще в ходе Арнемской операции (Operation Market Garden) воздушно-десантные части союзников понесли столь высокие потери, что так и не восстановились до конца войны. Безусловно, находившиеся в зале военачальники прекрасно знали, что никакого союзного десанта в Берлине в апреле 1945 года быть не могло, не было у союзников и возможности взять его – после окружения города советскими войсками.
Но после того, как им ещё раз дали понять, кто настоящий автор идеи, лучше было не возникать. Это же именно "Верховный Главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин выделил фронту безусловно достаточное количество сил, средств и материальных запасов, необходимых для успешного выполнения поставленных им задач, – возглашал с трибуны генерал Телегин, – […] и этим создал чрезвычайно благоприятные условия для организации и ведения Берлинской наступательной операции". Потери? А что потери? Да, собственно, о человеческих потерях на том мероприятии реально никто и не вспомнил.
Собственно же "научная" конференция вылилась в чествование маршала Жукова и его полководческого таланта. Даже Сталина славословили там куда реже, и вообще, судя по стенограмме, выходило, что Верховный Главнокомандующий был как бы на подхвате у тов. Жукова. Генералиссимусу, – а он материалы мероприятия изучил, – это явно не могло понравиться. Похоже, он единственный и извлек урок, но не столько из самой Берлинской операции, сколько из её обсуждения: сразу после конференции слетел с должности генерал Телегин, вскоре пришел черед и самого "маршала Победы". Летом 1946 года Жуков был обвинён в незаконном присвоении трофеев и раздувании своих заслуг – с личной формулировкой Сталина "присваивал себе разработку операций, к которым не имел никакого отношения". Жукова сняли с должности главкома сухопутных войск и "сослали" в Одессу, командовать войсками тамошнего военного округа.
Материалы же собственно конференции в Бабельсберге наглухо закрыли в архиве, как и сам опыт Берлинской операции. Уроков из которой, как показали последующие события, включая нынешнее вторжение в Украину, генералитет советской школы так и не извлек.