16 марта на здание Драматического театра в Мариуполе, где укрывалось от обстрелов около 1300 тысяч человек, российская авиация сбросила бомбу. По данным Мариупольского горсовета, погибло не менее 300 человек.
Виктория Дубовицкая вместе с 6-летним сыном Артемом и 2-летней дочкой Настей находились в здании театра, когда произошел авианалет. Всем троим удалось спастись, а потом и выбраться из Мариуполя. Семью вывез в безопасное место муж Виктории — Дмитрий. Он приехал за ними в Мариуполь из Польши, куда до войны уезжал на заработки.
Вечером 23 марта семья прибыла в пункт приема переселенцев в Запорожье. Из-за комендантского часа Дубовицкие остались в городе на ночь, чтобы на следующий день продолжить свой путь.
Пока они собирали вещи в своем номере запорожской гостиницы, мы поговорили о ситуации в Мариуполе, бомбардировке Драмтеатра и спасении из города.
Виктория и Дмитрий объяснили, что согласились рассказать свою историю, чтобы другие знали правду о происходящем в осажденном Мариуполе.
Первые дни войны
Виктория Дубовицкая
Когда началась война, мы поехали к подруге — она жила возле порта. Сами жили на АС-2, в частном секторе. Дома нам прятаться негде было — подвала у нас не было вообще. Единственное, что было — в ванной комнате вырыта яма, и я перевернула ванную, чтобы там прятаться. Там было место только для детей. Я была так — сидела рядом с ними и все.
Потом позвонила подруга — уже пропадала связь, но она дозвонилась — сказала: приезжайте ко мне, я вызову вам такси. Такси ждали около полутора часа: никто не брал. Потом они запросили очень большую сумму за такое расстояние. Если мы могли доехать раньше за 50 гривен, мы ехали за 200. В обед, часов в двенадцать, уже уехали к подруге, были у нее.
Первые пять дней еще был свет, потом его отключили. Остался один газ. Отопления уже не было. Было холодно, и мы топили. На шестой день перестал ходить транспорт: я еще возвращалась домой питомцев покормить, выпустить. А так все там осталось. Из вещей я только успела взять коричневую сумку — туда положила несколько вещей детей и все.
Убежище в Драмтеатре
Когда на седьмой день подруга вышла в магазин на Черемушках, там было три больших взрыва, и ее волной унесло. Она смогла дозвониться мужу — он военный. Сказал, что пятого числа на два часа будет эвакуация от Драмтеатра. Чтобы мы собрались и поехали или пошли туда пешком, и уехали из города.
Мы еле договорились, чтобы нас отвезли в Драмтеатр. Водитель просто пожалел, что мы с детьми, подобрал на дороге. Мы были уверены на сто процентов, что есть эвакуация и нас заберут. Но никакой эвакуации не было. Мы два часа с детьми на морозе простояли. У подруги тоже девочка два года. Тогда мы попросились в Драмтеатр.
Там за главных были Дамир, актер, и была Женя. Они нас пустили. И уже вечером люди, которые стояли на эвакуацию, — наверное, тысячи три-четыре было — оказались в Драмтеатре. Никто не уехал. Всех людей, которые пытались уехать дальше «Тысячи мелочей», на левый [берег], в разные стороны, возвращали наши военные.
Дамир вышел и говорит: берите и ломайте сцену, ломайте стулья, чтобы просто было вам где посидеть. И мы ломали. Мы ломали принадлежности для сцены, мы рвали шторы, декорации.
В Драмтеатре не было бомбоубежища — обычный подвал. Единственное, он отличается тем, что стенка у него идет не 50 сантиметров, а метр — все. Причем, окошечко маленькое выходило прямо на улицу.
В подвале Драмтеатра уже были люди, которые приехали, когда начали бомбить Сартану (поселок под Мариуполем — Ґ). Когда мы пришли, там уже было все переполнено. Вокруг сцены идут монолитные стены с колоннами, и мы там на полу легли с детьми пересидеть. Постелила такую дощечку тонкую и попросила, чтобы мне дали хотя бы штору, чтобы положить детей и вот на этой шторе мы лежали.
Нам повезло, что рядом с нами были люди: бабушка Лиля с дедушкой Игорем. Они уехали из Горловки, когда там началась война, и восемь лет прожили в Мариуполе. Я — с двумя детьми. Они постоянно хотят кушать, у нас ничего нет, они голодные. Единственное, слава Богу, волонтеры… Ну, как волонтеры — обычные люди, такие же как и мы — они сгруппировались и где-то пошли грабить магазины. Печенье, конфеты раздавали детям, чтобы те хоть что-то ели.
На третий день нашего пребывания сделали кухню: просто где-то взяли огромный казан. В обед начали хоть что-то готовить на костре, супчики какие-то. Жгли декорации, ломали все, потом пилили сухие деревья. В первую очередь кормили детей.
Воду мы брали из резервуара с отстоянной водой, который есть в Драмтеатре на случай пожара. Эту воду кипятили, и на ней готовили. Приезжала пожарная машина, заливала туда воду. Такую же, не то чтобы из крана — в резервуаре вода была гораздо хуже. Кипятили — а на дне кружки черный ил лежал.
…Разное было. Люди настолько были злые, и им было все равно на то, что дети. Когда были взрывы возле Драмтеатра, мужчины бежали в подвал, который уже был забит, и другим людям приходилось их оттуда вытаскивать.
Приходили актеры Драмтеатра и нам помогали. Их не брали в убежище, только если с детьми. Дамир и остальные, которые сгруппировались, сделали свою систему охраны. Были люди, которые просто грабили магазины, — пришли, набухались там. Таких выгоняли из Драмтеатра.
Через пять дней приехали военные, «Азов», и увидели, что в Драмтеатре очень много детей, что там вообще, в принципе, были люди. Нашли волонтеров, которые привезли лекарства хоть какие-то и гуманитарку: памперсы детям и все такое. Выдавали по четыре штуки на ребенка.
Ну, а мы что, шесть дней пролежали, дети оба заболели, у Насти воспаление легких. Мы пошли к врачу. Она дала антибиотики, дала сироп от кашля. Говорит: «Это все что я могу».
Забирали в Драмтеатр людей просто с улицы. Когда бомбанули рядом супермаркет с алкоголем, раненых забирали в Драмтеатр, чтобы оказать им помощь, и отвозили потом на своих машинах в больницу. Трупы уже забирали «азовцы».
Люди выходили перекурить, и хоть свет увидеть. Детей мы не выпускали: то есть у нас стояла охрана и говорила, что детям нельзя: «Детей нельзя, не выпускайте, держите, сидите за колоннами». И постоянно нервы, нервы. Благо, с нами были мужчина с женщиной рядом, и когда я не выдерживала, он просто забирал Артема и игрался. Он их называл «бабушка» и «дедушка».
Моя подруга познакомилась там с мужчиной — он бывший полицейский и начал нам помогать кухней. Там были какие-то свои привилегии: еду в первую очередь давали, могли не саму юшку дать, а уже и с картошечкой супчик. Те, кто на кухне был, у них были свои привилегии. И он бежал — и дедушка тоже был на кухне — и они оба бежали, чтобы просто принести детям еду. Могли сосиски с кухни взять, чтобы вечером дети покушали. Ели раз в день. Изредка могли два раза в день кушать. Это было дня за четыре до этого взрыва.
Авианалет
Мы были в Драмтеатре, когда ракета прилетела.
Все нам говорили: в Драмтеатре безопасно — сидите там. Актеры не пускали только туда, где сцена: там нет крыши, а купол, десять сантиметров штукатурки. Но было настолько много людей, что им негде было оставаться. Открывали гримерки. Мы были в прожекторной. Там было стекло, и мы попросили, чтобы его забили.
Ракета упала прямо в центр театра.
У меня старший ребенок был на первом этаже. Я говорю: Артем, пошли, надо покушать, уже время хоть что-то поешь, давай покушаем. Он не хотел, но я уговорила. Вот как чувство было, что надо его забрать. Я его забрала. Мы только зашли… Был еще мальчик — попросился с нами посидеть, а его родители остались на сцене. Я его забрала с собой. Мы зашли в комнату — и тут же произошел взрыв.
Меня — в спину это прожекторное стекло, стена на меня! Я от стены — в другую стену лицом, и волна пошла на спину. Настя была возле стены — мы постелили штору. Бабушку с дедушкой посадили на свое место между колоннами, потому что там было безопаснее. После взрыва они сразу подскочили и начали кричать, а дочку я не слышала. Ее я не слышала, чтобы она кричала!
Это было настолько страшно, я думаю: «Все, ее уже нет…».
Настя была возле стены, которая завалилась. И лежали вещи — я утром сложила, и положила вот так одеяльце. Она упала лицом вниз, и сверху ее завалило одеялами, а еще сверху — камнями. Когда я ее щупала, я щупала камни. Я не могу ее найти, все темно, эта пыль, дышать нечем. Артем и другой мальчик кричат — я одного за куртку, другого за куртку, а они бежать. У нас была открыта дверь, если бы я ее закрыла, мы бы там и остались, ее бы просто завалило.
Я говорю: «Стойте!». Я кричу, а они разрываются, пытаюсь дочку нащупать — и не могу. Она не кричит. И я думаю, Господи, пускай только закричит, и я ее найду и достану, только пускай закричит, потому что ничего не видно и не слышно. И когда она закричала «Мамочка!», я ее начала раскапывать и за куртку вытянула. Смотрю, вроде бы руки, ноги — все при ней. Вытащила ее, этих на руки, за руки, и мы побежали по лестнице. Люди все кричат, кого просто выносят. Море крови, просто море крови!
Каждый сам за себя. Охранники, которые дружинниками себя называют, начали выкапывать людей. И я помню, один из охранников кричит: «Помогите, мужчина под завалами, он живой, помогите мне его вытащить». А я стою и говорю, а что я сделаю? Я сама с тремя детьми осталась, я не пойду его доставать оттуда. И мальчик кричит: «Моя мама сдохла?». Он настолько был испуган и говорит: «Моя мама сдохла? Я буду с тобой жить?». А куда мне, куда я тебя возьму?
Я только знаю, что мальчика этого зовут Назар. Я помню, как выглядят его родители. Но когда сказали, что это все на сцене произошло… Он говорит: «Моя мама там». Я говорю: «Я не знаю, Назар, жива мама или нет, мы будем искать ее». И я отдала его охраннику.
Подруга была в холле, так как записывала людей: кто уезжает и приезжает. У нас были списки, свой порядок. Когда произошел взрыв, одному из охранников в голову прилетело — он был весь в крови, и куртка у него вся была в крови. Он, получается, закрыл ее собой. Она сидела, он над ней стоял, и второй над ней стоял — они оба ее закрыли. Одному в спину вроде бы прилетело, другому — в голову. Они кажется были в сознании. Она успела добежать к бабушке с дедушкой, и сидела с ними. Я пришла, а у нее такие глаза.
Я говорю: «Слышишь, надо забрать документы и бежать». А она говорит: «Куда бежать? Я не знаю куда бежать». Я говорю: «Побежали к твоей маме». Ее мама была в Новоселовке (район в Мариуполе — Ґ), благо, она забрала дочку ее за два дня до взрыва и отвезла к себе. Тоже под взрывами, и ракеты прилетали, и просто с пушек стреляли и снаряды летели, а она ребенка несла…
Убежище в Новоселовской школе
И мы побежали. Взяли бабушку, дедушку, я взяла документы — остальное оставила все там. Первое, о чем подумала: мне просто надо взять документы, чтобы я могла детей вывезти в случае чего.
За три дня до того, как произошел взрыв, все начали массово уезжать. То есть четкой информации, что идет эвакуация не было, просто люди, которые попытались выехать, как-то сообщили, что смогли. Все, у нас больше не было никакой информации.
Не было связи уже очень много дней. Там, где были киевстаровские вышки, можно было выйти и какую-то связь поймать. Но это было на свой страх и риск, тебя могли вот так вот раз — и застрелить. Сделали повязки на руках, чтобы было понятно. Пришли военные и подсказали так сделать. У нас были неоновые серые, светлые повязки на руках у мужчин, которые ходили в магазин, которые стояли на кухне готовили. Чтобы украинские военные понимали, что это наши.
И когда мы бежали, люди массово уезжали. В основном, мамочки с детьми. Люди собирали колонны из частных машин и забивали их битком. Приоритеты — женщины и дети. Когда приезжали семьями, мужчин просто не брали, они могли оставаться там в Драмтеатре. Женщин без детей тоже не брали: в приоритете было вывезти детей. Мы стояли в холле, умоляли кого-то взять хоть как-то. Мне не надо, чтобы я сидела, я на полу буду — только дайте мне вывезти отсюда. Никто — каждый сам за себя. Никто никому не хотел помогать.
Пытались и за день до взрыва выехать, и в этот же день, когда произошел взрыв. Я одну сумку приготовила, думаю, мало ли меня сейчас кто-то заберет, будет хоть что-то из вещей, чтобы детей переодеть — и оставила там. А так взяла только документы. Я даже не подумала взять телефон, чтобы как-то с мужем связаться — он в Польше. Я все там оставила. Кошелек с деньгами. Не жалею — главное, что дети живы.
Мы пришли на Новоселовку, там нас отправили в школу — мы пришли. Нас приютили, детям даже дали место где спать: там были стулья наставлены и застелены деревяшками.
На второй день у Насти стало плохо с желудком, она сутки пролежала, рвало очень сильно, мучилась. На следующий день — у Артема. То есть он и так не доедал, а тут еще он перестал есть. И дней пять он вообще ничего ел. Какая-то инфекция. А чем лечить? Я прибыла в Новоселовку после Драмтеатра — у меня вот такое лицо разбитое. Но все, что они смогли сделать, обработать перекисью и помазать йодом.
Когда я приехала, они говорят: «Тебя муж хоть раз бил?». Я говорю: «Да ну вы что! Он пылинки с меня сдувал, я не знала, что есть такое. Я даже слово «дура» от него не слышала». Нет, говорю, у меня дети росли и не знали, что такое, когда родители ссорятся, они не знают, что такое крики, истерики, вообще никогда!
Когда попали в школу, люди говорили, что привередливые у меня дети — ешь что дают. Я говорю: «Они не знают другого! Они привыкли, не то чтобы на блюдечке с голубой каемочкой, они привыкли жить по-другому». У них все было: любящие родители, питание, которое он сам выбирал. Он встает и говорит: мамочка, я хочу то и то, я хочу голубцы, я хочу пюрешечку. И он с первого дня войны, у меня до слез было… Он говорил: мама, я хочу пюре с котлеткой. Вот каждый раз дают кушать, говорит: пюре с котлеткой, пюре с котлеткой.
Вот сейчас вышли на рынок, и он говорит: мама, купи мне сосиску в тесте и хот-дог. И он с голода сосику в тесте ел! И когда доел, говорит: мама, я наелся. И это капец было просто слышать, что он просто наелся, что он поел нормально. Мечтал просто поесть.
А дети ходят, его ровесники, разговаривают и спрашивают: о чем ты мечтаешь? А он говорит: «Я мечтаю, чтобы моя мама была жива и здорова». А другой говорит: «А я хочу, чтобы мы все остались живы здесь».
Дети раньше мечтали о машинке на пульте управления, а сейчас мечтают чтобы просто остались живы!
Дети перестали нормально спать, они постоянно вздрагивают. Вот Артем может сидя спать. Но ему надо, чтобы кто-то был рядом, иначе он не будет.
Подругу увезла ее семья. В убежище пришли и сказали, что она уехала — все. А мы собирались уезжать как бы вместе. Ну и я осталась с этими бабушкой и дедушкой — тетей Лилей и дядей Игорем.
Были машины, частники, люди, которые забирали своих детей на свой страх и риск, вывозили их из Мариуполя. Приехала женщина со своим сыном. Я говорю: «Умоляю вас, пожалуйста, заберите меня с детьми. Я оставлю сумки, если у вас места нет. Я все оставлю только вывезите моих детей».
А бабушка с дедушкой пошли пешком до Володарска Сейчас поселок Никольское. Мы должны были с ними встретиться на выезде из Мариуполя — на заправке возле Старого Крыма. И когда меня привозят, а я их не вижу, — у меня слезы и паника. Я расплакалась на заправке, потому что не знала, как мне уехать дальше.
Женщина, которая меня везла, говорит: «Подожди, мы спросим, может быть их видели». Говорит, всех вывозят на Володарск, поехали туда искать.
Побег из Мариуполя
Дмитрий Дубовицкий
За два дня до войны я уехал в Польшу на работу на завод по изготовлению пластиковых окон. Работал до этого на Азовстали электромонтером, но начались сокращения, стало плохо с зарплатой.
Получается, детей надо подымать. У меня бабушка умерла — дом остался по наследству, в него нужно вкладывать! Надо было деньги где-то искать.
Меня все отговаривали, когда я собирался [ехать в Украину, искать семью]. Только два чужих человека поддержали. Мы пытались искать водителей за деньги, лишь бы вывезли.
Знакомые и родственники говорили: куда ты едешь, тебя пришибут, а ты еще молодой. А я не могу без жены и детей! Я готов руками завалы разгребать, людей нашел, кто поможет. Я их в Польшу отправлю, а сам останусь, потому что дети не должны это видеть.
Получается подруга, с которой моя жена была, выехала из убежища, и позвонила мне. Я был еще в Польше. Ты знаешь, что с Драмтеатром произошло, говорит. А мы были там, в него прилетела ракета. Я думал, они уже все…
Подруга мне сообщила, что жена и дети живы, сказала где находятся.
С Польши ехал через Ковель. Меня бесплатно довезли на машине до Луцка, оттуда я сел на поезд, бесплатно доехал до Днепра. Должен был до Запорожья, но нас в Днепре остановили, потому что начался комендантский час. Нашел таксиста до Запорожья. Только выехали за город, вышел в туалет на заправке, и встретил мужчину. У него написано «Эвакуация дети». Я говорю: «Вы не в Мариуполь?». Он говорит: «В Мариуполь». Говорю: «Возьмете?». Он сказал, возьмет. И тоже бесплатно меня довез. Мы встретили четыре волонтерских автобуса и за ними стали и ехали так всю дорогу.
Я в Мариуполе в убежище приехал, а их там нет. Мне сообщили, что их вывезли в Володарск.
Попросил волонтеров, они меня завезли в то село. Там школа. Я всю школу обошел, и их снова нет. А потом уже, когда уходил, получается, последняя точка… Чисто случайно кофту узнал, она лежала. И заглянул за угол — и нашел семью. Слезы были и радость.
Жена не знала, что я ее ищу. Она собралась приехать в Донецк — к своим бабушке и дедушке. Обратно [оттуда] я бы их не забрал.
Выезжали дальше с волонтерами. Переночевали в селе на российской территории, чтобы не попасть в комендантский час.
Дорога до Запорожья
Виктория Дубовицкая
На каждом блокпосту останавливали. Один вообще подошел просто к машине с пулеметом — показывай. Типа молодые, куда вы выезжаете, тебе в Украине дадут автомат и ты придешь меня стрелять. Я думаю: «Да тебя не стрелять надо, тебе вообще яду подсыпать, чтобы ты медленно и мучительно умирал. Еще и с претензиями такими».
А когда уже пошли совсем молодые пареньки, 18-19 лет, они даже не проверяли, — смотрят и понимают, что 50 метров назад нас уже проверили. Украинские военные паспорта могли у мужчин максимум спросить и все. Не было вопросов.
Военнослужащие России… Дима вез с Польши пачку сарделек, ну чтобы вдруг там дети будут есть — забрали. И спрашивают: «А у вас чайка не найдется?».
Все в бусике у нас боялись разговаривать. Нас сразу предупредили, чтобы молчали. Особенно, у кого есть родственники военные, чтобы просто молчали. Если им что-то не понравится — они просто перестреляют всех, кто есть в бусе. Мы ехали, двадцать пять человек. Люди на руках, на полу, на стульчиках. Но нам было все равно, лишь бы как-то уехать. Ну, слава Богу, все проехали.
Дмитрий Дубовицкий
Россия прикрывается защитой русского населения. Я вот родился в 1994 году в Мариуполе, я разговариваю по-русски, думаю по-русски, дети мои по-русски. Приехал во Львов — и говоришь по-русски, никто ничего вообще не косится, не кривится. Когда Владимир Зеленский приезжал к нам в город, его спросили, на каком языке надо говорить он сказал: «Все равно». Я, говорит, никого не буду заставлять.
Виктория Дубовицкая
Нас никто никогда не заставлял. У меня бабушка всю жизнь на суржике разговаривает. Половину слов — русские, половина — украинские. Я в украинском классе училась, брат младший — в украинской. Старший в русском. Не было никогда никакого притеснения.
Мы жили тут замечательно, какой у нас город был!
Я до сих пор не знаю живы мои или нет. У нас настолько большая и дружная семья была — и из этой семьи остались дети и муж.